Кавказ. Выпуск XXVI. Сказания горских народов. Сборник

дорогой, а дома поставила кувшин в угол сакли и долго сидела, о чем-то думая. Потом встала и быстро направилась к мечети.

      Наступил вечер. Хариса, как и раньше, стояла у подошвы горы и выла.

      В лесу чуть хрустнула сухая ветка, и кто-то заиграл в темноте, за деревьями, на деревянной детской свистульке. Играл-играл и перестал.

      – Эго я для забавы нашего мальчика сделал, – послышался в темноте голос Машуко.

      – Выходи же, – нетерпеливо крикнула Хариса.

      – Соскучилась? – засмеялся Машуко и вышел на опушку, и сейчас же из ближайших кустов, подобно молнии, сверкнул огонь, грянул ружейный залп и шумным грохотом прокатился по ущелью.

      Упал Машуко.

      С торжествующим криком выскочила из кустов толпа кабардинцев, подбежала к нему.

      Набрал один кабардинец сухой травы, высек огня и, когда трава ярко загорелась, осветила Машуко.

      Тот лежал, широко раскинув руки, и был мертв; пули пробили ему грудь, и лицо его кровью залилось.

      Винтовка валялась в стороне, а в руке он крепко зажал свистульку, сделанную из тонкого ствола молодой вербы.

      На другой день Хариса, одетая в красивый наряд, стояла у порога своей сакли и счастливо улыбалась, а у подошвы горы, над трупом Машуко, кружились вороны и коршуны.

Из книги «Легенды Кавказа»

      Кара-Мурза

      Видел ты, как сокол в небе летает, как он бьет серого гуся и длинноногую цаплю?

      Подобно соколу был молодой князь Кара-Мурза, и там, где он появлялся с дружиной своей, кровь проливалась и вспыхивало зарево пожаров.

      Сокол – птица вольная, но и у него есть гнездо: в горах, высоко на скалах он свил его.

      А на что одинокому джигиту гнездо: белый свет для него – сакля, а неизменная дедовская шашка – молодая жена.

      Красавиц немало Кара-Мурза видел, а ни одна из них не затронула его сердце, и сурово смотрел он на их черные глаза, на алые губы и на улыбку, украдкой оброненную, не отвечал.

      Но пусть злится зима, пусть степи заносятся снегом: весна близка, весна идет! Эй, князь Кара-Мурза! Что так задумчиво смотришь на огни Ошхамахо[6], когда солнце уходит на отдых?

      Разве ты раньше не видел, как горят вечерние огни на вечных снегах?

      А ночью зачем ты звезды считаешь? Ведь не эфенди[7] же ты и по звездам не можешь судьбу человека прочитать!

      И пение птиц ты раньше слышал, – почему же теперь так полюбилась тебе песня черного дрозда в лесу?

      Плачет под твоими пальцами, Кара-Мурза, восьмиструнная балалайка.

      Что же случилось с тобой, суровый джигит?

      На Баксане, в ауле князя Темирхана в гостях был Кара-Мурза.

      В просторной кунацкой со стенами, убранными шкурами оленей, медведей и диких коз, сидел он перед пылающим очагом, рядом с ним – старый, с бородой серебристой, Темирхан, поодаль уздени и почетные старики разместились.

      На круглых столиках о трех ножках точеных дымилась баранина, сваренная с луком и чесноком, лежали куски горячего кукурузного

6

Ошхамахо – ясный день, так называют кабардинцы Эльбрус.

7

Эфенди – ученый.