Кавказ. Выпуск XXVI. Сказания горских народов. Сборник

умоляла бежать.

      Старик был непреклонен.

      – Я останусь, – твердил он, – а вы бежите. Уже пора – погоня ханская может настигнуть вас.

      Взял к себе в седло Аслан-Гирей плачущую Гульнару.

      – Прощай, отец! – сказала Гульнара.

      – Прощай, Меджид! – крикнул Аслан-Гирей.

      – Прощайте, дети мои! Бог благословит и спасет вас! – сказал старик и заплакал.

      Ударил Аслан-Гирей коня… Рванулся конь, поскакал.

      А старик стоял одинокий, беспомощный, и текли слезы по его щекам.

      По дороге со стороны города пыль поднялась – ханские воины мчались.

      Прискакали к дому Меджида, стали спрашивать, где дочь его и сын хана?

      – Не знаю, – ответил старик.

      Обыскали воины весь дом, двор и огород и опять принялись допрашивать старика.

      Молчал Меджид, и тогда один воин ударил его по голове кинжалом.

      Сильный был удар, и старик мертвым упал.

      – Вот как! – удивился воин. – Ведь и ударил-то я слабо, значит, голова у старика была плоха.

      Потом подожгли воины дом, бросили в огонь труп Меджида.

* * *

      В чужой стороне, в большом городе жили в бедности Аслан-Гирей и Гульнара. Золота не успел захватить с собой Аслан-Гирей и, когда были прожиты деньги, вырученные от продажи коня, пришлось жить трудами рук своих: на базаре Аслан-Гирей тяжести переносил, а Гульнара работала в богатых домах черную работу.

      Но они были молоды, сильно любили друг друга, и бедность сначала не казалась им тяжкой.

      На окраине города, в маленькой хижине рыболова жили они, и рабочий день их начинался рано утром и кончался ночью.

      Усталые, обессиленные возвращались они в свою хижину и спешили броситься на жесткую постель, чтобы во время короткого сна набраться сил для предстоящего трудового дня.

      Ладони рук Аслан-Гирея не раз покрывались кровяными волдырями, пока не затвердели и не покрылись твердыми, как дерево, мозолями. А нежную кожу на лице, на шее солнце сожгло, и из белой темная стала она.

      Побледнели, осунулись розовые щеки Гульнары, и реже слышался ее счастливый смех.

      Но бедность не страшила Гульнару, она и раньше знала ее, страшно было потерять любовь Аслан-Гирея: стала она замечать, что часто задумывался он и о чем-то тяжко вздыхал.

      – О чем ты думаешь? – спрашивала она его и в глаза ему заглядывала, желая прочитать его сокровенную думу.

      А он, не отвечая на вопрос, насильно смеялся, обнимал и целовал ее.

      И тоска пала на сердце Гульнары, но она глубоко затаила ее.

      Прошел год, у Гульнары родился мальчик, но он жил не долго, потому что в груди матери не было молока для него, а кормилицу не на что было нанять.

      И плакала Гульнара над мальчиком, и от слез потускнели ее ясные, красивые глаза.

      Аслан-Гирей наружно показывал вид, что тоскует по сыну, а сам был рад его смерти: лишняя обуза с плеч свалилась.

      И Гульнара чувствовала это, и еще тяжелее стала ее тоска.

      Проходили дни за днями в тяжелом труде, в бедности, доходящей до нищеты, и не было радости, не было светлого луча