Кавказ. Выпуск XXVI. Сказания горских народов. Сборник

воин Генардуко только плечами пожал и усмехнулся.

      Понял князь его усмешку, молча пистолет свой снова зарядил и в голову Генардуко выстрелил.

      И мертвым упал старый воин, а князь, усмехаясь, проговорил:

      – Собаку, которая исподтишка кусает, тоже убивают!

      Уздени сурово молчали.

      Время бежало, время летело. Весна и лето прошли, наступила осень, а Кара-Мурза домой все еще не возвращался, и никто не знал, жив ли он, или уже давно умер. И по-прежнему печальна была Коншох, часто плакала она.

      Но слезы женские вода: они обильно льются, зато и скоро высыхают, не оставляя следа.

      Пришло время и Коншох перестала плакать, потом смех ее послышался, потом – песня.

      И старый князь повеселел.

      «Это – хорошо, что дочь свое горе забыла, – подумал он. – Одно плохо: мужа нет у нее».

      Поговорил он с одним из узденей, и скоро пошли неизвестно откуда слухи о смерти Кара-Мурзы. В схватке с караногайцами погиб он, говорили эти слухи.

      И громко заплакала Коншох, но как раз в это время въехал во двор гость – кумыкский князь. Она быстро вытерла слезы и румянец на щеки навела.

      Гостя этого знала вся Кабарда.

      Старый он был, с подстриженной седой бородой, болтлив, как сорока, и очень любил он крепкую бузу… Без всякого дела давно уже жил он в Кабарде, пользуясь гостеприимством князей и богатых узденей.

      – Пустой человек, – говорил про него раньше Темирхан, а теперь обрадовался ему и радушно принял его.

      Вечером сидел Темирхан с гостем в кунацкой, бузой его угощал и речь повел о том, как тяжело одинокому человеку жить на чужой стороне.

      – Ты правду говоришь, князь, – согласился гость, – очень тяжело. Но, скажи, где жену я возьму, если у меня нечем калым[9] уплатить?

      – Об этом надо подумать, – ответил Темирхан и в тот же вечер беседовал с дочерью.

      Неделя – другая прошла, и Коншох стала женой кумыкского князя: Темирхан сумел выдать дочь замуж.

      На чужой стороне бродил из аула в аул Кара-Мурза не князем-джигитом, а бедным и бесприютным гекуоком.

      На пирах у князей и узденей играл он на восьмиструнной балалайке и пел песни.

      Грустны и тоскливы были его песни, и не доблесть предков они воспевали, а плакали о потерянной любви.

      Тихо и печально звенели струны, и песня говорила о том, что любовь красива, как звезды на темном небе, радостна, как первый луч солнца, но только в мечте она не изменчива. И каждый, кто слушал эту песню, говорил про Кара-Мурзу:

      – Вот молодой безумец, сердце которого больно любовью.

      И был одинок Кара-Мурза: костер в лесу или в степи был для него очагом, а друзьями – звезды, с которыми он беседовал в своих песнях.

      В горах Хулама[10] в доме таубия Коншау, на свадебном пиру, играл на балалайке и пел Кара-Мурза.

      Ни сам хозяин, ни гости не узнали прежнего князя-джигита: бородой он длинной оброс, одежда на нем, как на нищем, была, – изорванная черкеска, изорванный и грязный бешмет, старая шапка, а на ногах – истоптанные и продырявленные чевяки.

      Но был на пиру

9

Калым – плата за невесту, уплачиваемая отцу ее. Обычай этот и до на-стоящего времени существует у всех туземцев Терской области.

10

Хулам – горско-татарскиій аул в Большой Кабарде.