Своя. Роджер

не знающее, что такое пороховая гарь. Второй – тихий, с книжкой под мышкой, мечтал стать историком. Оба даже не успели обтрепать подолы камуфляжа, не научились сворачивать сигареты одной рукой, не узнали, как пахнет утро после боя.

      И третий. Старослужащий. Тот, что прошел Чечню, Афган, знал наизусть каждый винтик в своем автомате. Оставил в тылу беременную жену – должна родить в следующем месяце. В последнем письме писал, что уже выбрал имя, если будет мальчик.

      Командир сидел, не дотрагиваясь до конвертов. В окно лился холодный утренний свет, играя на металлической кружке с остывшим чаем. Где-то за стеной смеялся дежурный по части – молодой, глупый, еще не понимающий, что смех сегодня звучит кощунственно.

      Руки сами потянулись к верхнему ящику – там лежали бланки. Те самые. С траурной каймой. Теперь предстояло заполнить три.

      И трижды написать одно и то же:

      "С глубоким прискорбием…"

      А потом – ехать. Смотреть в глаза матерям. Жене. Слушать тот самый крик, от которого кровь стынет в жилах.

      Контейнер пахнет войной. Остывшим металлом, впитавшим в себя дневной зной. Горькой пороховой гарью, въевшейся в стыки брони. И чем-то ещё – тяжёлым, липким, что оседает на задней стенке гортани. Страхом. Потом. Кровью.

      П. стоит, сгорбившись над картой, пришпиленной к походному столу. Его пальцы сжаты в замок так, что суставы побелели, превратившись в острые бугры под натянутой кожей. В углу рта дымится сигарета – пепел вот-вот осыплется, но ему всё равно.

      Красный маркер скрипит по ламинированной поверхности. Каждый штрих – жирный, беспощадный. Каждая линия – как ножевой удар по живому.

      Вычеркнуть.

      Вычеркнуть.

      Вычеркнуть.

      За окном слышны приглушённые голоса – кто-то кричит на радиста, кто-то перебрасывает ящики с боеприпасами. Но здесь, в этом железном ящике, царит гробовая тишина.

      Он вдруг резко проводит последнюю линию – маркер рвёт карту, оставляя глубокую борозду.

      – Сегодня идём сюда.

      Он ударил указательным пальцем по карте, ноготь впивается в бумагу прямо в центре бывшего завода. Стеклянные крыши, когда-то сверкавшие на солнце, теперь зияют черными дырами. Стены, испещренные пулями и осколками, напоминают шкуру больного зверя – в одних местах просто потертую, в других пробитую насквозь.

      Это больше не завод. Не место, где люди работали, смеялись, строили планы. Теперь это всего лишь бетонный труп, гигантский мертвый термитник, в темных глубинах которого еще шевелятся последние обитатели.

      – Разведка говорит, там устроили склад боеприпасов.

      Д. молча берет в руки стопку спутниковых снимков. Черно-белые квадраты, холодные, безжизненные, будто вырезанные из самой вечности. Каждый пиксель здесь – потенциальная засада. Каждая тень – возможная смерть.

      Она проводит пальцем по размытому контуру здания – бывший цех №3. Где-то там, среди этих серых пятен, должны быть они. Трое. Те, чьи имена уже внесены в списки потерь, но чьи тела еще не нашли.

      – Видите? –