Своя. Роджер

глупость."

      – "А ваши?" Журналист неосознанно прикрыл блокнот рукой, как школьник, прячущий шпаргалку.

      Ответ пришёл мгновенно.

      – "Мои…" Он медленно поднялся, и тень от его фигуры накрыла журналиста, как саван. – "…за тех, кто сейчас сидит в этом кабинете. И за тех…" Рука легла на плечо собеседника. Хватка оказалась неожиданно мягкой.

      – "…кто ещё не знает, что уже мёртв."

      В этот момент диктофон издал тихий, жалобный писк и погас. Красный индикатор записи медленно потух, словно закрывающийся глаз. Он машинально потряс прибор, нажал кнопку – ничего. Батарейка, купленная сегодня утром в киоске у метро, еще хрустящая в целлофановой упаковке, оказалась полностью разряженной. Странно – ведь он лично проверяла заряд перед встречей.

      Они переглянулись. В воздухе повисло нечто невысказанное – будто сама вселенная решила стереть этот момент, оставив его только в их памяти. Диктофон лежал на столе безжизненным пластиковым параллелепипедом, его обычно ненавязчивое жужжание сменилось гробовой тишиной.

Вечер.

      Патриаршие пруды дышали вечерней прохладой, разливая в воздухе запах мокрой листвы и дорогих духов. Д. стояла у фонтана, облокотившись на чугунную ограду, её бежевое пальто мягко колыхалось на ветру, открывая то стройную лодыжку в шпильке, то беглый блеск золотого браслета – подарка, который она никогда не снимала.

      Вода за её спиной играла бликами, отражая последние лучи солнца, словно рассыпала алмазную пыль по её силуэту.

      Она заметила его раньше, чем он подошёл – по особой походке, которую не спутаешь: лёгкая хромота (то самое ранение под Бахмутом) и одновременно кошачья грация хищника. Его тень легла рядом с её тенью, две тёмные фигуры на розовом от заката асфальте.

      – Ну как? – она повернулась, и в её глазах вспыхнули золотые искорки. Губы, чуть тронутые помадой насыщенного винного оттенка, сложились в полуулыбку.

      Он достал сигару, позволив себе эту слабость только с ней. Зажигалка щёлкнула один раз, два – на третью вспыхнуло пламя.

      – Как обычно, – выдохнул он, выпустив струйку дыма, которая тут же растворилась в вечернем воздухе.

      – То есть? – она приподняла бровь, и в этом движении была вся она – дерзкая, неуловимая, опасная.

      – То есть я снова всех напугал, – уголок его рта дрогнул. Он заметил, как на её шее заиграл крошечный бриллиант – тот самый, что он подарил ей в день возвращения из Сирии. Такой маленький, что только он знал о его существовании.

      Д. рассмеялась – звонко, беззаботно, как девчонка, а не как женщина, знающая наизусть все статьи Уголовного кодекса. Её смех смешался с криками чаек и шумом фонтана, создавая совершенную мелодию этого мгновения.

      – Идиот, – прошептала она, позволяя ему взять свою руку. Его пальцы – грубые, со шрамами – нежно обвили её тонкие запястья, где под кожей пульсировала вена.

      – А твой обед? – он провёл большим пальцем по её ладони, рисуя невидимые узоры.

      – О, – её глаза сверкнули аметистовым огнём, – это была война посерьёзнее твоей. Мать до сих пор не может простить,