Своя. Роджер

что всегда было только его. Его руки скользнули под ее пальто, ладони прижались к оголенной спине, и она вздрогнула от контраста теплой кожи и прохладного вечернего воздуха.

      Завтра они найдут этого фотографа. Выяснят, кто стоит за этим. Разберутся со всем этим как всегда – быстро, тихо, без лишних вопросов.

      Но сейчас только соленый бриз, путающийся в ее волосах. Только его губы, обжигающие и влажные. Только их дыхание, ставшее единым – то учащающееся, то замирающее в унисон. И бесконечный плеск воды в фонтане, смывающий все следы, все доказательства, все, кроме этого мгновения, которое они украли у целого мира.

      Глава 3. Зов крови

      Дождь бил в окна с такой яростью, будто хотел вырваться из ночи, ворваться в спальню и смыть все – запах их тел, следы их страсти, саму память об этом вечере. Стекла дрожали под ударами воды, превращаясь в размытые акварели, где угадывались лишь силуэты ночного города – фонари, растянутые в мокрые золотые нити, крыши домов, потонувшие в дымке, редкие огни в окнах, такие же одинокие, как он сейчас.

      Он стоял у подоконника, босый, в одних черных брюках, расстегнутых на талии. В руке – бокал бордо, темно-красный, как кровь на снегу. Вино давно перестало дышать, потеряло аромат, но он все равно подносил его к губам, делая вид, что пьет. На самом деле – просто чувствовал холод стекла, его гладкую, почти кожаную поверхность.

      – Опять не спишь?

      Голос Д. прозвучал из глубины кровати, хриплый, сонный, но уже настороженный. Он не ответил. Да и что можно сказать? Что снова видит их лица? Ребят, которые сейчас там, в грязи и крови, а он здесь, в этой проклятой роскоши, где даже дождь за стеклом кажется бутафорским?

      Он услышал, как шелестят простыни, как скрипнет пружина матраса. Потом – тихие шаги босых ног по дубовому паркету. Она подошла сзади, и первое, что он почувствовал – это тепло ее тела, проникающее сквозь тонкую ткань его же рубашки. Она всегда спала в его рубашках. Говорила, что любит запах – смесь дорогого мыла, пороха и чего-то еще, только его, неуловимого.

      Ее пальцы скользили по его телу медленно, словно читая историю, написанную на его коже. Каждый шрам был знакомой буквой, каждое затянувшееся ранение – строкой из их общей биографии. Они остановились на животе, где грубая ткань рубца неровным узором расходилась в стороны.

      – О чем думаешь? – ее голос был тихим, но в тишине спальни прозвучал громко, как выстрел.

      Он не ответил сразу. Глаза, обычно такие ясные и жесткие, сейчас смотрели куда-то сквозь стены, сквозь время, туда, где дым и грохот, где земля пахнет кровью и порохом.

      – О том, что там, на фронте, мои ребята. – слова выходили хриплыми, будто продирались сквозь колючую проволоку в его горле. – А я здесь.

      Она вздохнула. Горячий выдох обжег его спину, а губы – эти мягкие, чуть шершавые от их недавней страсти губы – коснулись левой лопатки. Именно там, под кожей, навсегда остался осколок, который хирурги не рискнули достать.

      – Ты не обязан…

      – Я не обязан. – он