Будь благословенна, земля Рязанская…. Евгений Иванов

в расшитых убрусах, с длинными русыми косами, потихоньку поглядывали на парней и хихикали, когда архиерей начинал громко петь молитву. Сухонький дед в рубище и лаптях при каждом слове «аллилуйя» бросался на колени и стучался лбом об пол, громко при этом кряхтя.

      Бояре, гридни, смерды – все молились, слушали хор и архиерея, но каждый думал о своём и просил у Бога о мирском, о суетном.

      Велено до пуза накормить…

      После заутрени всю молодь повели на кухню. Посадили за широкие дубовые столы, на которых уже стояли деревянные мисы с овсяной кашей, карась свежий да окунь копчёный, огромный румяный каравай да блины с сырниками, зелёный лук и чеснок, да большие расписные братины[34], вырезанные в виде уток с наполненным до краёв квасом.

      – Ото по-нашему! – воскликнул кто-то из парней и бросился, потирая руки, к первому табурету.

      – Ух, мать честная… до чего ж пригож стол!

      – А живот-то как урчит!

      Молодь гурьбой повалила к столам, затыкая за пояса свои шапки и сплёвывая на руки, вытирали кто о портки, кто об рубахи, а кто и об волосы.

      – Кушайте, гостички дорогие, – поклонившись в пояс, певуче проговорила пухлая и весёлая баба, потирая руки о мокрый серый подол. – Нам велено вас до пуза накормить…

      Молодь резво принялась за еду. Застучали ложки по ендовам[35], шелестел чеснок и хрустел лук во рту. Кто-то зевал, кто-то, запив рыбу квасом, громко срыгнул. Один рыжий с пробившейся бородёнкой отрок, поковырявшись в ухе, тут же этой же рукой стал отламывать себе кусок рыбины, разбрасывая крошки в стороны. Его огромный рост, могучая грудь, мускулистые руки сразу же выделили его среди парней.

      Вдруг он почуял, что кто-то смотрит за ним со стороны кухни. Он приподнял глаза и перестал жевать: через чуть отворившуюся дверь глядела молоденькая рыжеватая девонька. Её большие карие глаза так и впились в него, словно стрелы калёные. От этого ему даже не по себе сделалось. И чтобы как-нибудь отвлечься, он завёл разговор.

      – Почто пошёл в дружину, сухощавый? – спросил рыжий у Афони, прожёвывая кусок рыбины. – Аль нужда заставила?

      – Ловитой занимался с дедом, – проговорил новобранец, пытаясь прожевать. – Не было нужды…

      – А почто тоды? Мыслишка всё же, раз приковылял? – не унимался рыжий отрок, пытаясь привлечь к разговору Афоню, а сам тайком нет-нет да бросал взгляд в сторону кухни. А девку кто-то позвал с кухни, и она прикрыла дверь. Скрип давно не смазывавшихся петель показался самым худшим из звуков для рыжего парня.

      – Дед бился за князя, батька полёг в Сечи[36] – вот почто, – буркнул в ответ Афоня, запивая квас.

      – А мя отдали взамен закупа батяньке мову. Налетели отроки княжьи с подлюкой-мытником[37] Жидякой да давай чинить допрос. Почто, говорит, твоя сучья морда, не привозишь на погост воск да мёд? Плети да колодок захотел? А сам скалится изгнившими клыками. А батька мой, что мог промолвить: коль прошлым летом

34

Братина – старинный большой шаровидный сосуд, в котором подавались напитки для разливания по чашам или питья вкруговую.

35

Ендова́ – старинный русский сосуд для вина, пива, мёда, браги и т. п. в виде широкой чаши с носиком или рыльцем.

36

Сечь – укрепление, внутри которого стояли церкви, хозяйственные постройки и жилые помещения (курени).

37

Мытник – на Руси сборщик торговых пошлин.