Сахалин. Каторга. Влас Дорошевич

подозрению»… «по подозрению»… «по подозрению»…

      – Ты за что?

      – За убийство двоих человек! – слышится прямой, резкий ответ, сказанный твердым, решительным голосом.

      – Поселенец он! – объясняет смотритель. – Отбыл каторгу и теперь опять убил.

      – Кого ж ты?

      – Сожительницу и надзирателя.

      – Из-за чего ж вышло?

      – Баловаться начала. С надзирателем баловалась. «Пойду да пойду к надзирателю жить, что мне с тобой, с поселенцем-то каторжным?» – «Врешь, – говорю, – не пойдешь». Просил ее, молил, Господом Богом заклинал. И не пошла бы, может, да надзиратель за ней пришел – и взял. «Я, – говорит, – ее в пост поведу. Ты с ней скверно живешь. Бьешь». – «Врешь, – говорю, – эфиопская твоя душа! Пальцем ее не трогаю. И тебе ее не отдам. Не имеешь никакого права ее от меня отбирать!» – «У тебя, – говорит, – не спрашивался! Одевайся, пойдем – чего на него смотреть». Упреждал я: «Не делай, мол, этого, плохо выйдет». – «А ты, – говорит, – еще погрози, в карцере, видно, давно не сиживал. Скажу слово – и посидишь!» Взял ее и повел… – Передергивает поселенца при одном воспоминании. – Повел ее, а у меня голова кругом. «Стой», – думаю. Взял ружье, – ружьишко у меня было. Они-то дорогой шли, – а я тайгой, тропинкой, вперед их забежал, притаился, подождал. Вижу, идут, смеются. Она-то зубы с ним скалит… И прикончил. Сначала его, а потом уж ее, – чтоб видела!

      Прикончив, поселенец жестоко надругался над трупами. Буквально искромсал их ножом. Много накопившейся злобы, тяжкой обиды сказалось в этом зверском, циничном издевательстве над трупами.

      – Себя тогда не помнил, что делал. Рад только был, что ему не досталась… Да и тяжко было.

      Поселенец – молодой еще человек с добродушным лицом. Но в глазах, когда он рассказывает, светится много воли и решимости.

      – Любил ты ее, что ли?

      – Известно, любил. Не убивал бы, если б не любил…

      – Ваше высокоблагородие! – пристает к смотрителю, пока я разговариваю в сторонке, пожилой мужичонка. – Велите меня из кандальной выпустить! Что ж я сделал? На три дня всего отлучился. Горе взяло – выпил, только и всего. Достал водки бутылку да и прогулял. За что ж меня держать?

      – Врешь, паря, убежишь!

      – Господи, да зачем мне бежать? Что мне, в тюрьме, что ли, не хорошо? – распинается беглец. – Сами изволите знать, было бы плохо – взял борцу, да и конец. Сами знаете, лучше ничего и не может быть. Борец – от каторги средство первое.

      – Долго ли меня здесь держать будут? – мрачно спрашивает другой. – Долго ли, спрашиваю!

      – Следствие еще идет.

      – Да ведь четвертый год я здесь сижу, задыхаюсь! Долго ли моему терпению предела не будет? Ведь сознаюсь я…

      – Мало ли что ты, паря, сознаешься, да следствие еще не кончено.

      – Да ведь сил, сил моих, говорю, нету.

      – Ваше высокоблагородие! Что ж это за баланду дали? Есть невозможно! Картошка нечищеная! На Пасху разговляться – и то рыбу дали!..

      Мы выходим.

      – Выпустите вы меня, говорю, вам…

      – Ваше высокоблагородие, долго ли?.. Ваше…

      Надзиратель