Сахалин. Каторга. Влас Дорошевич

каторжане, с топорами, пилами, веревками, срываются с места, бегут вприпрыжку, стараясь согреться на ходу.

      Тюрьма кандальная

      Кандальной называется на Сахалине тюрьма для наиболее тяжких преступников – официально «тюрьма разряда испытуемых», тогда как «тюрьма разряда исправляющихся» – для менее тяжких или окончивших срок «испытуемости» – называется вольной тюрьмой, потому что ее обитатели ходят на работы без конвоя, под присмотром одного надзирателя.

      – Кандальная тюрьма у нас плохая! – заранее предупреждал меня смотритель. – Строим новую, да никак достроить не можем.

      И чтобы показать мне, какая у них плохая тюрьма, смотритель ведет меня по дороге в пустое, перестраивающееся отделение.

      – Не угодно ли? Это стена? – смотритель отбивает палкой куски гнилого дерева. – Да из нее и бежать-то нечего! Разбежался, треснулся головой об стену – и вылетел насквозь. Воздух скверный. Зимой холодно. Вообще дрянь.

      Гремит огромный, ржавый замок.

      – Смирно! – командует надзиратель.

      Громыхают цепи, и около нар вырастают в шеренгу каторжане.

      На первый день Пасхи из кандальной тюрьмы бежало двое – несмотря на данное всей тюрьмой «честное арестантское слово», – и теперь, в наказание, закованы все.

      Сыро и душно; запах ели, развешанной по стенам, немножко освежает этот спертый воздух. Вентиляции – никакой.

      Александровская тюрьма разряда испытуемых

      Пахнет пустотой, бездомовьем. Люди на все махнули рукой, – и на себя. Никаких признаков хоть малейшей, хоть арестантской домовитости. Никакого стремления устроить свое существование посноснее. Даже обычные арестантские сундуки – редко, редко у кого.

      Голые нары, свернутые комком грязные соломенные матрацы в головах. По этим голым нарам бродит, подняв хвост, ободранная чахлая кошка и, мурлыкая, ласкается к арестантам.

      Арестанты очень любят животных: кошка, собака – обязательная принадлежность каждого номера. Может быть, потому и любят, что только животные и относятся к ним как к людям.

      Посреди номера стол – даже не стол, а высокая, длинная, узкая скамья. На скамье налито, валяются хлебные крошки, стоят неубранные жестяные чайники.

      Мы заходим как раз в тот номер, где живут двое тачечников.

      – Ну-ка, покажи свой инструмент!

      Несмазанная тележка визжит, цепи громыхают, прикованный тачечник подвозит к нам свою тачку.

      Тачка, – весом пуда в два – прикована длинной цепью к ножным кандалам. Раньше она приковывалась к ручным, но теперь ручные кандалы надеваются на тачечников редко, в наказание за особые провинности.

      Куда бы ни шел арестант, – он всюду везет за собой тачку. С нею и спит, на особой койке, в уголке, ставя ее под кровать.

      – На сколько лет приговорен к тачке? – спрашиваю.

      – На два. А до него на этой постели спал три года другой тачечник.

      Тачечник, прикованный к тачке на два года

      Я подхожу к этой