Сахалин. Каторга. Влас Дорошевич

В другой просила все ее скудные достатки продать и деньги отдать на ее детище – на приют.

      Их прибыло одновременно три – три подруги, увлеченные идеей принести посильную помощь страждущим; одна застрелилась, другая сошла с ума, третья… вышла замуж за бывшего фельдшера, из ссыльных. Так разно и в сущности одинаково кончили все три. Да и трудно было устоять в непосильном труде!

      Корсаковская интеллигенция устроила Наумовой торжественные похороны, хотя сахалинская сплетня, сахалинская клевета, уж никак не могущая понять, что можно жизнь свою отдавать какой-то каторге – даже в могиле не пощадила покойной страдалицы.

      Эта могила… Она должна быть здесь… Но где она?

      Искал, искал – не нашел.

      – Должно быть, там! – говорили мне господа «интеллигенты».

      А ведь со смерти Наумовой прошло еле-еле два года!

      Приамурский генерал-губернатор прислал на могилу Наумовой чудный металлический венок с прекрасной надписью на медной доске. Этот венок висит… в полицейском управлении. Повесить нельзя. Украдут!

      Да и где бы они могли его повесить?

      Такова «долженствующая быть» святая могила среди безвестных грешных могил.

      Тюрьма

      Тюремный день начинается с вечера, когда производится наряд – распределение рабочих на работы. Так мы и начнем наш «день в тюрьме».

      Наряд

      Тюремная канцелярия. Обстановка обыкновенного участка. Темновато и грязно.

      Писаря из каторжных скрипят перьями, пишут, переписывают бесконечные на Сахалине бумаги: рапорты, отношения, доношения, записи, выписи, переписи.

      При входе смотрителя тюрьмы все встают и кланяются.

      Старший надзиратель подает смотрителю готовое уже распределение назавтра каторжных по работам.

      Корсаковская каторжная тюрьма

      – На разгрузку парохода столько-то. На плотничьи работы столько-то. На таску дров… В мастерские… Вот что, паря, тут Икс Игрекович Дзэт просил ему людей прислать, огород перекопать.

      – Людей нет, ваше высокоблагородие. Люди все на расходе.

      – Ничего. Пошли шесть человек. Показать их на плотничьих работах. Да, еще Альфа Омеговна просила ей двоих прислать. Отказать невозможно. А тут этот контроль теперь во все суется: покажи ему учет людей. Просто хоть разорвись! Ну да ладно, пошли ей двоих, из тех, что на разгрузку назначены…

      Наряд кончен.

      Начинается прием надзирателей.

      – Тебе что?

      – Иванов, ваше высокоблагородие, очень грубит. Ты ему слово, он тебе десять. Ругается, срамит!

      – В карцер его. На три дня на хлеб и на воду. Тебе?

      – Петров опять буянит.

      – В карцер! Всё?

      – Так точно, всё-с.

      – Зови рабочих.

      Входит толпа каторжных, кланяются, останавливаются у двери. Среди них один в кандалах.

      – Ты что?

      – Подследственный. Приговор, что ли, объявлять звали.

      – А! Ступай вон к писарю.