Сахалин. Каторга. Влас Дорошевич

отправленная ему вдогонку при последнем бегстве – они бежали втроем, – наткнулась сначала на один труп, потом на другой – и по этому страшному следу добралась до Бабаева.

      Вот человек, «приговоренный к жизни». Следствие о нем тянется, по сахалинскому обычаю, несколько лет; и самая страшная для него минута – это когда следствие кончится и его переведут из одиночного заключения в общую тюрьму.

      Об этой минуте он боится и подумать. Арестанты его убьют.

      О, Боже! Что за жалкое, что за презренное существование, которое он влачит и которое он предпочитает смерти! Вечная мысль о мести со стороны арестантов развила у него манию преследования. Он никуда не выходит из карцера, отказывается даже от прогулок.

      Он боится выйти даже в сопровождении солдат.

      – Бросится кто-нибудь и убьет.

      И когда он говорит это, то бледнеет, судороги пробегают по лицу, а глаза полны такого страха, словно над ним уже занесен нож.

      Такое выражение лица, вероятно, бывает у человека, когда он лежит уже на земле и ждет смертельного удара.

      Он, вероятно, сойдет с ума от этой мысли – и… это, быть может, будет лучше для него. Лучше безумие, чем это сознание, вечный трепет, вечная дрожь.

      Исправился

      – Хе-хе! Это – человек, которого лишили невинности, – сказал мне о нем один из сахалинских чиновников.

      Человек, с которым случилось это странное происшествие, – Балад-Адаш, горец, осужденный за убийство. Человек феноменальной силы, вероятно, когда-то такой же отваги, решительный и гордый.

      Арестантские типы

      Он был «нетерпим на каторге». Он не отказывался работать, но если ему или кому-нибудь из его товарищей назначали работу не по правилам, он протестовал тем, что бросал работать.

      Он был вежлив и почтителен, но, если его ругали, он повертывался и уходил. Если делали замечание зря, не за дело, он возражал. Ему – слово, а он – десять.

      Он был прямо помешан на справедливости. И водворял ее всюду, как мог.

      – Словно не мы его, а он нас исправлять сюда приехал! – обиженно рассказывал мне о нем чиновник.

      К тому же он не давал пороть себя за свои дерзости.

      – Его на кобылу класть, а он драться. «Не позволяем меня розгам трогать! Себе, другим, каким попало, резать будем! Не трогай лучше!» – кричит. Что с ним поделаешь?!

      – Связать бы да выдрать хорошенько! – перебил кто-то, присутствовавший при разговоре.

      – Покорнейше благодарю. Сегодня его свяжешь и выдерешь, а завтра он тебе нож в бок. С этими кавказцами шутки плохи.

      В это время на Корсаковский округ налетел – именно не приехал, а налетел – новый смотритель поселений. Человек вида энергичного, силы колоссальной, нрава крутого, образа мыслей решительного: «Какие там суды? В морду – да и все».

      К нему-то и отправили для укрощения Балад-Адаша. Отправили с ответственным предупреждением, что это за экземпляр.

      Весь округ ждал, что выйдет.

      Но пусть об этом рассказывает сам энергичный