Филиал. Истории для кино. Александр Житинский

Его вы пригласить не можете, – сказала она, сделав особое ударение на слове «его».

      Ганичев вынул билет, положил на стол.

      – Собирается старый состав Сокольникова…

      Молодой Решмин встрепенулся, бросил взгляд на мать, потом на билет.

      – И без него. Кто бы мог подумать! Нет, я не верю! – она снова заплакала.

      – Простите, – Ганичев мялся, не решаясь задать последний вопрос, но уйти так тоже не мог. – Я знаю, что вы продали его трубу. Зачем вы это сделали?

      Сын сделал страдальческое лицо. Незаметно от матери он пытался показать Ганичеву, что говорить об этом не нужно.

      – Ах, вам это известно? – холодно отреагировала она, вскинув голову. – Это лично мое дело!

      – Да, конечно… И все же… – с сомнением сказал Ганичев.

      – Я не могла на нее смотреть! Она мне мешала, мешала, мешала! Она – это он! Сначала я надеялась, что он вернется. Но теперь это прошло. Надежды нет.

      – Вернется? – ошеломленно спросил Ганичев. – Он ведь… умер…

      – Умер?! – вскрикнула она. – Боря умер?!

      – Кто вам сказал? – испуганно спросил сын.

      – Да вы… Труба… – Ганичев смешался. – Человек, которому вы продали трубу. Он сказал, что купил у вдовы, – наконец объяснил он.

      – О господи! – она уронила руки. – Как вы меня напугали! Я его обманула. Мне не хотелось говорить, что Борис ушел.

      – Значит… он жив? – Ганичев почти лишился чувств.

      – Конечно, жив. Прекрасно жив, – сказала она со злостью. – Мы расстались в прошлом году. Я готова была бедствовать с непризнанным музыкантом, но с признанным дельцом…

      – Мама, это не так! – воскликнул младший Решмин.

      – Так, – спокойно кивнула она.

      Ганичев раскланялся.

      Он вышел на лестничную площадку. Сын Решмина шел за ним.

      – Я вас провожу… Не слушайте ее, она сгоряча… – он торопился сказать. – У них все сложно. Отец три раза уходил, потом возвращался, а сейчас она трубу продала… Она сама простить себе не может! Он же для нее гениальный музыкант. Понимаете? Чем хуже, тем лучше, понимаете?..

      – А ты играешь? – спросил Ганичев.

      – Играю. Мать не знает. Хватит ей одного музыканта, – усмехнулся Борис. – Трубу она зря продала. Ничего, купим!

      Они пожали друг другу руки.

      Джазовый теплоход попал в шторм. Верхнюю палубу заливало водой, но музыканты играли – мокрые, веселые – играли с бешеным азартом, выплевывая из труб фонтаны воды.

      Ганичев потерянно брел по городу, направляясь к кафе, где должен был состояться заключительный джем-сейшн джазового фестиваля. Он не знал, что ему делать.

      У самых дверей «стекляшки» его окликнули:

      – Юрик!

      Он обернулся. Перед ним стоял писатель Банькович с футляром контрабаса. Банькович улыбался ему, как доброму знакомому.

      – А-а… Это вы… – сказал Ганичев вяло.

      – Я! Я! Я пришел! – воскликнул Баня, удивляясь самому себе. – Вы видите – я пришел!

      – И напрасно, – сказал Ганичев.

      – Что? – удивленно вскинул брови писатель.

      – Нет,