Обручник. Книга третья. Изгой. Евгений Кулькин

и советская тоже.

      Часы отчеканили двенадцать.

      Шинель почему-то жала. Будто дома тело его набухло.

      Усмехнулся над этими своими размышлениями.

      Сказал через плечо кому-то, кто прохрустел снегом.

      – Машину мне.

      Ответа не последовало.

      Обернулся – никого.

      Однако автомобиль подали.

      – На Ближнюю, – сказал Сталин.

      В салоне машины было зябковато. Но почему-то пахло чесноком.

      И видимо, поняв, что это стало достоянием вождя, шофер сказал:

      – Я малость подсопливился, потому…

      – Конечно, – ответил Сталин и, кажется, вобрал себя внутрь шинели.

      На даче его ждали. Чай уже стоял на столе. Но – не стыл. Ибо не имел права быть холодным. Да и теплым тоже. Потому и сохранял огненность.

      Сталин достал те бумаги, ради которых сюда приехал. На папке значилось: «Психология управления».

      И – стоял эпиграф: «Управлять – это значит влиять на ситуацию раньше, чем она возникла».

      Авторство высказывания не было обозначено.

      И поэтому Сталин написал: «В. М. Бехтерев».

      А мозг Ленина действительно был обыкновенным. И для науки, оказалось, не представлял интереса. И опять вспомнил стихи Дмитрия Донского:

      Если твой мозг изучат,

      А тело исследуют,

      То самый несчастный случай

      За этим последует.

      Сталин уже не помнит, по какому поводу написаны эти строки. Но они были, и потому вспомнились. А того что не было, так и останется в небытии.

      3

      Это было, как некогда сказано Мардасом, более чем слышно.

      Сталин смотрел только на снимки и ждал, когда принесут перевод.

      На фотографиях же – на одной – было известное полотно Репина «Бурлаки на Волге».

      А ниже – в такой же композиции, – опутанные лямками бабы, которые волокли за собой плуг.

      Рядом мельтешил Бухарин. Который, собственно, и подсунул Сталину эту, кажется, американскую, газету.

      – В оригинальности им не откажешь, – в который раз повторял Николай Иванович.

      Сталин гибельно молчал.

      Кажется, в одной из тех, баб что тащили плуг, он видел свою мать. Именно у нее на плече сидел грач. Наверно, птицу все же подрисовали. Но все равно она впечатляла.

      – Что ни говори, – продолжал бубнить Бухарин, – а за последние годы обезлошадила Россия.

      Сталина резанули два слова.

      Во-первых, «Россия».

      Вроде за это время не появился СССР.

      Будто Бухарин смотрел на то, что творилось в стране из иного, милого его сердцу, мира, в тот мир, что если не был ему враждебен, то наверняка неприятен.

      Вторым словом было – «обезлошадила».

      Вроде что-то понимал он в этой грустной формулировке.

      – Я бы, конечно, – говорил Николай Иванович, – мог бы перевести и сам. Но опасаюсь неточностей.

      И «опасаюсь» – тоже было не из лексикона Бухарина.

      И потому оно тоже зацепило Сталина.

      Наконец перевод принесли.

      Это сделал такой же непоседливый, как Бухарин, человек.

      Воздев