Обручник. Книга третья. Изгой. Евгений Кулькин

приобрел рутинную усталость.

      Причем каждый раз, думая об отдыхе, особенно предписанном врачами, он планировал позвать к себе людей с непоседливой судьбой и порасспросить их обо всем, что они видели в своих скитаниях удивительного, а то и поучительного.

      Но случалось обычно так, что во время отдыха к нему наезжали местные товарищи со своими проблемами, а то и бедами.

      И опять начиналась работа. Только удаленная от Кремля.

      Вот посетовал он, что новости, в том числе и курьезного толка, проходят мимо него. И устыдил себя за поспешность выводов.

      Иногда кое-чем его развлекают товарищи или гости, откуда-либо припожаловавшие.

      Один из немецкого города Бинеген привез фотографию курительной трубки, которая была чуть не выше курца и передвигалась впереди его на колесиках.

      Говорят, сменяя друг друга, ее выкуривали девяносто человек. Но смех состоял в том, что звалась она «Сталинской трубкой».

      И вот, размышляя о чем придется, Сталин вдруг ощутил потребность в стихах. Не в написании, конечно, а в читке.

      Он взял с полки какой-то сборник и приник к нему.

      Стихотворение начиналось так:

      И вот в твоих руках многострадалье,

      И вот в твоей душе моя печаль.

      А над тобой сияет мирозданье,

      Как Богом нам подаренная шаль.

      Не допусти же ты на ней прорехи,

      И петли – по одной – не пропусти.

      Чтоб сердцу не досталось на орехи,

      И от беспьянья, Господи, спаси!

      Сталин разломил сборник на середине. Там стояло:

      Трем «Е» я посвящаю строки эти –

      Евгении, Елене и Елизавете.

      Пускай они поделят, как хотят,

      На память им оставленный халат.

      Который, как стареющий удав,

      Оставил я, от их любви устав.

      – Пошло все это, – сказал Сталин, так и не взглянув, кто автор этих стихов. – Неужели им делать нечего?

      Не «ему» сказал, а – «им».

      Поскольку подразумевал всех тех, кто праздно влачит свои дни и не находит того, что делает бытие разнообразным и быстротекущим.

      – Торопятся дни, спешат, – начал он вгонять стихи в обойму строфы.

      Но в это время зазвонил телефон.

      И следующая строчка так и не родилась.

      Ее заменила очередная проблема, которой озадачил звонивший.

      6

      Его болезненно тянуло в Крым.

      Сперва затем, чтобы отдохнуть.

      Потом – хотя бы побывать.

      Потому Сталин простодушно завидовал тем, кто вернувшись, скажем, из Феодосии или Ялты, рассказывал, как их встретило самое ласковое в мире море и как доступны были самые безобидные на земле горы.

      И как это не прозвучит надуманно, что ли, но, чем больше накалял его своей неуемностью Троцкий, тем больше его тянуло в Крым, словно там было то самое заземление, которое необходимо громоотводу.

      И еще два обстоятельства привлекали его к Черному морю.

      Там, по свидетельству приезжих очевидцев и утверждению местных жителей, живет гигантское змееподобное существо, питающееся дельфинами