Портреты. Михаил Иосифович Черкасский

обыденность. Но для этого он должен был, словно анти-Антей, оторваться от родной земли. Как это делается, хорошо видно на таком примере.

      ««Отсюда, из Венеции, – пишет Грибанов, – Хемингуэй совершил путешествие в Фоссальту и дальше к тому месту, где был ранен, приняв небольшую ямку за след воронки, оставшейся от мины, и хотел проделать там ту процедуру, которую впоследствии проделает герой его романа полковник Кантуэлл, но постеснялся и ограничился только тем, что зарыл в этой яме банкнот в тысячу лир – сумму, которая полагалась ему за его итальянские ордена. В Венецию он вернулся в тот день, по словам Мэри, «мудрым и ликующим»».

      Очевидно, сам того не замечая, Грибанов находит единственно верные, приличествующие данному случаю слова: «проделал процедуру». Лучше бы бедным отдал, чем зарывать. Но послушайте, во что превращается эта причуда мудрого богача (а если откровенно, то фарс) в исполнении Кантуэлла: «…пользуясь тем, что кругом ни души, полковник присел на корточки и, глядя за реку с того берега, где раньше нельзя было днем и головы поднять, облегчился на том месте, где, по его расчетам, он был тяжело ранен тридцать лет назад. Потом он выкопал ямку и сунул в нее коричневую бумажку в десять тысяч лир, рассчитав, сколько он должен был получить за свои ордена. «Вот теперь все в порядке, – думал он. – Дерьмо, деньги и кровь… Прекрасный памятник! В нем есть все – залог плодородия, кровь и железо».

      «Таким символическим актом отмечает полковник Кантуэлл память о той войне» (Грибанов). Что ж, полковника еще можно как-то понять: он был профессиональный вояка, хотя по утверждению автора очень беден, и такой дорогостоящий памятник стоил бы ему нескольких выпивок. Хемингуэй же постеснялся «присесть на корточки», чего не скажешь о других – перед ним, перед идолом. Кого ни возьмешь, слышишь одно и то же: с величайшей нежностью отобразил любовь, с потрясающей силой трагизм, и даже самую смерть – с глубочайшим проникновением. Это сказано вот о чем: «Маэра почувствовал, что все кругом становится все больше и больше, а потом все меньше и меньше. Потом опять больше, больше и больше, и снова меньше и меньше. Потом все побежало мимо, быстрей и быстрей. Как в кино, когда ускоряют фильм. Потом он умер». Это сказано так, будто сами они, критики, умирали неоднократно и столько же раз воскресали – специально для того, чтобы выразить свое восхищение.

      Металл устает. Но хвалебное слово – никогда. И с чего бы ему уставать? Невесомое, оно висит в воздухе, ничего не держит, не работает.

      Прежде чем поближе познакомиться со словом «выражает» и тем, что оно выражает, два слова о вкусах.

      Мне нравится, вам нет. Нормально? Более того – совершенно необходимо. «Ты сам свой высший суд». Но это не только ты, художник, но и ты, читатель. Ты всегда абсолютно прав, непререкаемо, но – для себя. Так как же быть с мерилом? Что истинно? Что вечно? Что правда? Что ложь? Что пошлость, что подлинное? И можно ли что-нибудь кому-нибудь доказать? Нет, ибо чаще всего получается игра: