Кубок орла. Константин Шильдкрет

целовальник переглянулись.

      – Пошто любишь-то?

      – А вы богатеи… У вас, видать, много алтынов.

      Ответ этот окончательно развеселил друзей. Лука Лукич внимательно оглядел мальчонку. Васька стоял, заложив ручки назад, нахмурив низкий, сдавленный в висках лобик, и в свою очередь не спускал с целовальника своих маленьких мутноватых глаз.

      – Чего робить можешь?

      – Все могу, дядинька.

      – А ко мне в кружало[19] хочешь пойти сидельчиком?

      – Как не хотеть!

      Так решилась Васькина судьба. Он стал подручным в кабаке Луки Лукича.

      Кружало постоянно было полно. День и ночь густо клубились в нем облака табачного дыма, тошнотворно пахло сивушным перегаром. Васька всегда был при деле. Никто даже не знал, спит ли он когда-нибудь. Кроме него прислуживал еще один золотушный паренек, Пронька, но на этого все давно махнули рукой.

      – Истукан! – ревел иногда выведенный из терпения Лука Лукич. – Ирод! Когда же ты проснешься, поганец!

      Пронька на мгновение оживлялся, переставлял мисочки с закуской и снова начинал клевать носом.

      – Выгоню, дьявол! Не погляжу, что племянник мой.

      – Воля твоя, Лука Лукич…

      А Васька тем временем так и летал по кружалу. Гость слова не успеет вымолвить, как сидельчик уже подносит заказанное. Поэтому заезжие и любили мальчонку. Иные даже предлагали Луке Лукичу за него отступного.

      Но целовальник не отдавал сидельчика. Да и Васька никуда бы от него не ушел. Ему неплохо было в кружале. Пришлись по сердцу непрестанная сутолока, бесконечные беседы гостей о торге, о Санкт-Питербурхе, поставленном на болоте и костях человеческих, и невесть еще о чем – малопонятном, но всегда заманчивом.

      Проньку Васька презирал и ни во что не ставил. В одном лишь он завидовал ему: «Почему так? Я и ловок, и во всем умельчик, а как в хоромины господарикам служить, – не меня кличут, а Проньку?»

      Не выдержав, мальчик обратился как-то к Луке Лукичу:

      – Дядинька!

      – Чего, касатик?

      – А чего я просить хотел у тебя…

      – Проси.

      – Пошто Пронька служит в хороминах, а меня туда не пущают?

      Целовальник нахмурился:

      – Мал еще. Подрастешь, уважу.

      С тех пор Васька не отставал от Луки Лукича, и он так ему надоел, что кабатчик в конце концов сдался.

      С замирающим сердцем пошел Васька за хозяином в хоромины.

      То, что он там увидел, превзошло все его ожидания. В богато убранной просторной светелке, стены которой были увешаны картинами, сидели за длинным столом пьяные купчины и проезжие вельможи. На коленях у них орали непотребные песни простоволосые нагие девушки.

      – Господи… и Кланька тут… и Машка… – придя немного в себя, шептал сидельчик. – Ишь ты, сколь их набилось! Спать надо, а они…

      Гости играли в зернь, пили вино, мяли и тискали потные девичьи тела.

      – Сидельчик! – восхищались они приходом Васьки. – Ай да Лука Лукич… ну и уважил! Подь сюда, паренек, мы тебя, всем

19

Кружало – питейный дом, кабак.