Кубок орла. Константин Шильдкрет

как звери лесные. Нешто по-христиански в нощи обоз купецкий ограбить, а погодя, все поделив меж собой, пиры пировать непробудные?

      Глаза слушателей жадно поблескивали.

      – Все, сказываешь, за одного?

      – Все! – обличающе подтверждал Фома. – Все за одного!

      – И пища вобче?

      – И казна одна?

      Даша обычно сидела в сторонке – смирнехонько слушала. С тех пор как Фома объявился в Безобразовке, ей ни разу еще не привелось поговорить с ним по душам. Речи его и какая-то покорность судьбе, чуждая в былые годы, приводили ее вначале в умиление. Хотелось верить, что муж «одумался», вернулся к ней навсегда. «Да и куда уж ему лесная жизнь! – думала она. – Весь измаялся. И спина согнулась, словно бы и впрямь старец. И седой-то…» Она мечтала, что уйдут они как-нибудь ночью втроем с Васькой далеко-далеко, хоть в студеные земли, хоть к персидским краям, где они по-новому заживут, и никто никогда больше не тронет Фому. «Сподоби, Господи!.. Заступись, Царица Небесная, заступница-матушка, – заламывала она руки в безмолвной мольбе. – Верни мне, Христос, мужа мово».

      Но проходили дни, и с ними надежды таяли. Вскоре Даша поняла, что атаман нисколько не переменился. Только вместо гордых и дерзостных призывов к возмущению произносил он не менее бунтарские слова под личиной молитвенника. У Даши осталось последнее средство образумить мужа.

      Выследив как-то Ваську, бежавшего из «хоромин» в кружало, она увела его за околицу. Мальчик рассеянно глядел по сторонам и не проявлял никакого любопытства к поведению матери.

      – Задаст мне дядинька, прознавши, что я от дела убег, – вдруг спохватился он.

      Его хмурое скуластое личико, синие дуги под глазами, изогнутые, словно коготки хищной птицы, пальцы, нетерпеливо загребавшие воздух, показались Даше совсем чужими. Она уставилась на сына – будто только теперь впервые по-настоящему разглядела его. Ничего, что напоминало бы в нем Фому, – ни одной общей черточки! «Чужой… как есть чужой, – смахнула Даша слезу. – Как такому открыться?»

      – А ежели денег тебе, – догадался вдруг испуганно Васька, – ей-ей, мамка, нету!

      – Мне, касатик, твоих денег не надо.

      Мальчик сразу подобрел, прижался тонкими губами к материнской руке. Это умилило Дашу:

      – Злая я, Васенька… потому и зло о тебе подумала. Прости, касатик. – И, трепеща от внутренней дрожи, она пролепетала: – Васенька… странничек Божий – родитель твой.

      Разинув рот, Васька несколько мгновений стоял не шевелясь, потом пронзительно заверещал:

      – Ро-ди-и-тель?

      – Свят, свят… Да ты в своем ли уме? Замолчи! Люди услышат.

      Мальчик воззрился на мать:

      – Давно он?

      – Чего?

      – Родитель давно он мне будет?

      – Экий несмышленыш, – улыбнулась Даша. – Как прородил тебя, так и родителем стал.

      – Ишь ты!

      Неожиданно Ваське захотелось сделать отцу что-нибудь приятное.

      – А у меня, скажи родителю, уже двадцать алтын да два гроша