Кубок орла. Константин Шильдкрет

совсем лишаются дара речи. «Какого ему еще „дале-с” надо? – ежатся они. – Все быдто обсказали».

      – Так мы, Митрий Никитич, токмо по закону…

      И тут Дыня ошарашивает всех одним и тем же непонятным ответом:

      – А иезуиты?.. Их знаете? Они у себя всему голова. Людишки же ихние суть упокойники. – Он умолкает и, насладившись произведенным впечатлением, назидательно говорит: – То-то ж! Закон для вас – володетель ваш. Вы же все в володельческой воле. Как упокойники вы. Вот вам и весь закон.

      С тем послы и расходились.

      На самом краю Безобразовки, у околицы, мог бы заметить проезжий человек убогую землянку, более похожую на звериную нору, чем на жилье. Крестьяне, если приводилось проходить мимо, незло подшучивали:

      – У нас на селе двое хоромин: для торговых гостей на господарском дворе да еще вот Дашкины терема. Вон как богато живем!

      В «хороминах» Даша жила уже пять лет. Никто не знал, откуда она, как попала в село, кто ее муж. Она объявила себя сиротой без роду без племени, а про мужа сказала, что был он гончаром, пока не взяли его в рекрутчину, а с тех пор, как угнали воевать со шведами, пропал.

      Так как солдаток в то время было на Руси видимо-невидимо, Даше поверили. Дыня внимательно оглядел женщину, пощупал мускулы, сунул даже ей зачем-то в рот палец и, убедившись, что работать она может, вписал в крепость и отрядил в скотницы.

      Работала она от зари до зари, питалась, как птица небесная, – чем придется, гнула спину и перед Дмитрием, и перед всеми, кто был позажиточнее, и изо все сил старалась никого не прогневить. Но унижалась она не ради своей выгоды, а заботясь о Васятке. Тому прислужит, этому угодит, глядишь – сунут мальчонке просяную лепешку или луковичку. Все же подспорье.

      Она и сына учила быть ласковым со всеми, держаться ниже травы и тише воды.

      – Богатеи, сыночек, всем в мире заправляют, – внушала она мальчику. – На них земля держится. Приветят – и сыт будешь. Осерчают – с голоду ножки протянешь.

      Еще водила она Васятку по праздникам в церковь и заставляла усердно молиться о здравии путешествующего раба Божьего Фомы. Однажды она подарила ему где-то заработанный алтын.

      – Береги, родименький, сей монет. Их ежели десяток набрать, эх, сколько гостинчиков тебе накупить можно!

      Васька долго, с почтительным удивлением разглядывал подарок.

      – А где их, алтыны те, добывают?

      – Горбом, сыночек, горбом.

      – Как же ты добыла, а горба нету?

      – Глупенький ты еще… Вырастешь, уразумеешь. Робить надо, тогда и алтыны будут.

      – А ты не робишь?

      – Роблю, сынок. Ой, как роблю!

      – Пошто у тебя алтынов нету?

      – Такая уж моя доля, сынок…

      Васька сунул алтын под камень и каждый вечер перед сном приходил любоваться им. Поблескивающая на лунном свету монета казалась лучшей из всех побрякушек, виденных когда-либо им. Наигравшись вдоволь, он прижимал алтын к щеке и предавался мечтам. Ему виделись высокие стопочки денег. Они росли, сливались,