Кубок орла. Константин Шильдкрет

больно спесив. Одно знает, сопит да люльку тянет.

      – Они все такие, – успокоил Памфильева хозяин. – Только с лица спесивы. А так – добрые люди.

      – Да кто он такой будет, никак не пойму?

      – Секретарь, – услужливо разъяснил Чечел. – Английского посла секретарь. Вильсон прозывается. Ну, вроде дьяк приказа посольского.

      – Во-он чего! – протянул атаман. – Какого же ему рожна от нас надо? Иль правду болтают, что Расеей владеть будут ляхи да шведы да со всего света иные люди?

      Хозяин и гости замахали руками:

      – Как можно! Что ты говоришь, атаман!

      Прежде чем приступить к сидению, Орлик обошел все покои, – только после этого выступил наконец Мазепа. Он говорил не торопясь, взвешивая каждое слово, и обращался главным образом к Памфильеву.

      – А что я задумал князем черниговским быть, не верь. То Кочубеевы выдумки. Ты кому веришь: Кочубею или мне?

      – Покель тебе, – честно ответил Фома. – А там поглядим.

      – Кохаю правду, – сердечно улыбнулся гетман. – А погодишь, и вот что будет: как подойдут шведы к Украине, так донцы и запорожцы ударят в тыл царевым войскам, а ватаги, с тобой во главе, крестьян замутят.

      – Неплохо так, – согласился Фома.

      – А когда замутят крестьяне, – говорил дальше Иван Степанович, – в ту пору англичане с флотом подойдут к Архангельску.

      – Чего? – вскочил атаман. – Аглицкий флот?

      – А как же иначе? Кто же на Севере вступится за убогих?

      – Ну а ежели они в Архангельск войдут и больше не выйдут?

      Все посмотрели на Памфильева как на сущего простофилю.

      – Да зачем им Архангельск? Охота им была на край света забираться! Мало у них своей воды!

      – Лес, лес, – посвистел носом Вильсон. – Нам Архангел не надо. Нам соль. Соль и договор лес, – сказал и снова плотно сомкнул резко очерченные губы.

      Памфильев напрягал весь свой ум, чтобы разобраться в хитросплетениях панов. Но это плохо давалось ему. Ясно было только, что Мазепа затевает какую-то каверзу. Захотелось поскорее уйти к своим, чтобы там, в лесу, обо всем пораздумать как следует. А гетман продолжал так же размеренно и настойчиво излагать свои планы. Он принялся восхвалять Англию, ее короля, «коего великим коханьем народ кохает», и вдруг ударил себя по лбу:

      – Ба! Я и забыл, старый дурень. Вот же ж… от народа английского – убогим человекам московским.

      И, вытащив из кармана туго набитый кисет, подал его Фоме.

      Атаман пощупал кисет – он был наполнен монетами – и с омерзением отстранился. Собравшиеся незаметно переглянулись. Англичанин раздраженно пожал плечами.

      – Доброе робишь, атаман, что молчишь, – улыбнулся Мазепа. – Дело такое. Трудное и великое дело. Треба добре обдумать его. Да, добре обдумать.

      Фома понял, что пересолил. «Не любят правды паны», – подумал он. И так как ему хотелось выведать все, он решил покривить душой:

      – Злато, оно и убогим и станичникам всегда мать родная. Тут злато?

      – Без обману! Самое настоящее, – просиял