Одиссея. Гомер

которого муж тот едва лишь рожденным

      Дома оставил, когда к Илиону отплыли ахейцы,

      Из-за меня, бесстыжей, поход предприняв свой отважный».

      И, отвечая Елене, сказал Менелай русокудрый:

      «Думаю сам я теперь, как сейчас мне, жена, ты сказала.

      Ноги такие ж совсем у него и такие же руки,

      Взоры такие же глаз, голова с такими ж кудрями.

      Да и сейчас вот, когда в разговоре с гостями я вспомнил

      Об Одиссее, как много пришлось за меня ему вынесть,

      Из-под бровей у него покатилась слеза за слезою,

      И, закрывая глаза, он плащ свой пурпуровый поднял».

      Тут Несторид Писистрат, отвечая, сказал Менелаю:

      «Богорожденный Атрид Менелай, повелитель народов!

      Верно! Приходится сыном тому он, о ком говоришь ты.

      Но рассудителен гость твой, и в сердце своем он стыдится

      Сразу, едва лишь придя, слова рассыпать пред тобою –

      Перед тобою, чей голос, как божеский голос, пленил нас.

      Что ж до меня, то послал меня Нестор, наездник геренский,

      Спутником быть Телемаху. С тобой он желал повидаться,

      Чтоб присоветовал слово ему ты какое иль дело.

      Много приходится сыну, родитель которого отбыл,

      Бедствий терпеть, если нет другого заступника в доме,

      Вот как теперь Телемаху: уехал отец, и в народе

      Больше уж нет никого, кто его от беды защитил бы».

      Так, отвечая ему, Менелай русокудрый воскликнул:

      «Боги! Ужели же в доме своем принимаю я сына

      Друга, так много трудов за меня перенесшего тяжких!

      Я-то надеялся: буду, когда мы вернемся, дружить с ним

      Больше, чем с кем из ахейцев, лишь дал бы нам дома достигнуть

      По морю бурному Зевс Олимпиец, широкогремящий.

      Дал бы я в Аргосе город ему для житья и построил

      Дом бы ему, из Итаки привезши с богатствами всеми,

      С сыном и с целым народом, какой-нибудь выселив город,

      К Спарте который поближе, который под властью моею.

      Часто б тогда мы встречались, любили бы жарко друг друга

      И наслаждались друг другом. Не раньше бы разлучились,

      Чем одного бы окутало черное облако смерти.

      Верно, однако, сам бог позавидовал нашему счастью

      И одного лишь того несчастливца лишил возвращенья».

      Так он сказал, и у всех появилось желание плакать.

      Плакала горько Елена аргивская, дочь Молневержца,

      Плакали сын Одиссея и царь Менелай русокудрый.

      У Писистрата глаза не бесслезными также остались:

      Брат ему милый на память пришел, Антилох безупречный,

      Сыном блистательным ясной Зари умерщвленный под Троей.

      Вспомнил о нем Писистрат и слова окрыленные молвил:

      «Разумом ты, Атреид, между всеми людьми выдаешься, –

      Так говорил престарелый нам Нестор, когда вспоминали

      Мы о тебе в нашем доме, ведя меж собою беседу.

      Нынче послушайся, если возможно, меня. Никакой мне

      Радости нет горевать после ужина. Будет еще ведь

      Завтрашний день для скорбей. Ничего не имею я против,

      Ежели