Непокоренные. Татьяна Хорунжая

как я, не ждет у моря погоды, а что-то делает… Есть хотелось страшно…

      Неожиданно моя рука нащупала в мягком сене что-то

      округлое и твердое. Я достал это. Яйцо! Подклад, который никогда не вынимали из гнезда, где несутся куры,

      оставляя «наседкам на потеху», как говорил дед. Иначе

      они могут начать нестись в другом, неизвестном хозяйке

      месте. От постоянного нагревания наседками яйцо портилось и больше не представляло собой никакой ценности. Оно, видно, закатилось подальше и его не нашли в

      сене. Никаких наседок давно здесь нет… И сейчас я

      нашел его как привет из прежней сытой жизни.

      Я, честное слово, не хотел есть его один. Я знал, что должен отнести его матери. Но мои озябшие, трясущиеся от нетерпения пальцы сами расколупали колючую скорлупу и залили это яйцо в рот. Оно было дрянное, но съев его, я почувствовал сытое и благодарное счастье наполненного чем-то

      желудка. Я вспомнил, как ещѐ совсем недавно, летом, говорил

      на речке ребятам: не люблю я вареные яйца, пахнут они невкусно… Тогда, в прошлой, довоенной жизни, я никогда б не

      подумал, что буду есть сырое тухлое яйцо за счастье.

      Счастье – и тут же стыд и раскаяние, что не удержался,

      что съел один, не отнѐс матери. Я ударил кулаком ни в чем

      не повинное сено и заплакал от бессилия и злобы на самого

      себя: я должен был отнести его матери, должен был!

      Господи, есть стыдно. Не есть тоже стыдно… Что же

      делать мне дальше?

      * * *

      На следующий день опять шѐл промозглый, осенний

      дождик. Утром, выйдя за калитку, я увидел, что по дороге вновь идет Павлушкина компания попрошаек, только

      уже к выходу из деревни.

      – Ну что, пойдешь с нами на дОбычу сегодня? –

      спросил он, поравнявшись со мной.

      Я не хотел идти. Но вспомнил вчерашнее съеденное

      в одиночку яйцо и стыдоба вновь залила лицо.

      – Пойду.

      Павлушка обрадовался. Еще бы, самый сильный в

      классе с ними пошѐл. И вроде как в подчинение ему.

      Павлушка ведь давно ходит, все нужные для добычи

      приѐмчики знает…

      Мы пошли. Потемневшие осиротелые дома, напитавшиеся дождевой водой за последний месяц, смотрели

      на нас чѐрными, пустыми окнами.

      Мы вышли из села. Брели по грязной октябрьской

      дороге, убитой проехавшими по ней многочисленными телегами и грузовиками, которые отовсюду из области ехали строить линию обороны под Горьким.

      Лапти полностью проваливались в холодную жижу.

      – Пойдем в соседнее село? – посмотрел на меня Павлушка.

      – Нет, давайте подальше… – попросил я. Не хватало

      еще, чтоб в соседнем селе меня кто-нибудь узнал. И мы

      пошли в деревню, которая была за 6 километров.

      По дороге Павлушка давал мне отцовские наставления, как себя следует вести на «работе». У входа в село

      он остановился.

      – Погоди, –