Непокоренные. Татьяна Хорунжая

Я слез с печи и подошел к

      матери.

      – Тише ты! Перебудишь всех! – шикнула она на меня.

      – Кто это? – шѐпотом спросил я, кивнув в сторону

      незнакомки. Мать удивленно посмотрела на меня:

      – Разве ты не видишь? Это люди! – так же шѐпотом

      ответила она.

      Поскольку шуметь было нельзя, я взялся помогать

      матери печь лепѐшки. Я понял, что вчера ночью к нам на

      ночлег попросились беженцы. Мать просто не могла

      оставить на улице, на осеннем холоде женщину с двумя

      детьми.

      Постепенно все просыпались, вставали. Чужая женщина умыла детей и стала собираться. Было видно, что

      ей самой в тягость беспокоить своим присутствием чужих людей, но деваться ей было некуда. Она ничего не

      просила и ничего не рассказывала. Еѐ лицо не выражало

      ничего. Старший, светленький тихий мальчик, будто понимал, что остался единственным мужчиной и защитником у матери и жался к ней поближе. Младший, лет трех,

      судя по смуглому лицу, черным волосам и «якутским»

      глазам, не был русским. Ручонка его, видимо, от чего-то

      пострадавшая, была замотана тряпкой. Несмотря на это,

      он единственный из «пришельцев» оказался словоохотлив и улыбался всем самой открытой и дружелюбной

      улыбкой, так и не поняв пока, что такое война.

      – Ну, давай знакомиться. – Дед сел рядом с детьми. –

      Как тебя кличут?

      – Я Константин Иванов, – болезненно поморщился

      старший и подвинулся поближе к матери. Дед увидел,

      что расспросы доставляют ему сплошное мучение, и

      оставил его. Кивнул головой женщине:

      – Чего-то у тебя младший на Иванова не похож…–

      пошутил дед, никогда не отличавшийся церемонностью.

      – Это соседский, – спокойно ответила женщина. –

      Они только весной и успели к нам в село переехать…

      Хотели лучшей жизни… Я его забрала, когда в их дом

      бомба попала. Там… и у нас… никто больше… – она замолчала. Я увидел, что от воспоминаний об этом по ее

      безэмоциональной щеке потекла такая же безэмоциональная слеза. Мне кажется, она еѐ даже не заметила.

      Женщина больше ничего не сказала, но и без единого

      слова всем стало понятно, сколько боли и страха они пережили.

      А дед будто ничего не заметил. Не стал ни о чѐм расспрашивать. Вместо этого он протянул руку младшему:

      – Ну а ты кто?

      – А я Мургун Тайбырович Тайахов! – с гордостью

      щегольнул именем мальчишка и, сам не зная чему, засмеялся.

      Дед крякнул.

      – Эк, какой удалой!

      Запахло печѐными лепешками. Беленький мальчик и

      женщина никак не отреагировали – они уже привыкли,

      что праздник бывает только на чужой улице. А чѐрненький забежал в чулан, к печке, и с аппетитом потянул запах:

      – Ничего себе! У вас ещѐ и кормят! Нам