Непокоренные. Татьяна Хорунжая

дед! А кроме него кто остался? Женщины да дети? Я же самый взрослый среди детей… Отец

      перед отъездом оставил меня за старшего… Мне хотелось что-то сделать – что-то такое, что разом поправит

      наши дела! Но я не знал – что.

      А из района приходили всѐ новые и новые директивы, сколько мы должны сдать государству…

      Как-то раз мы хлебали похлебку из желудей и увидели в окно, что наш местный партработник ходит по дворам и с тоской оглядывается, что бы еще можно было

      взять. Брать было нечего.

      Проходя мимо нашего дома, он вдруг заслышал нашу

      козу, как назло так не вовремя подавшую голос. Глаза его

      загорелись. Он решительно открыл нашу калитку и вошел на двор.

      – Ну всѐ, забирают нашу Белку… – заметил дед.

      Мать решительно встала и вышла на двор.

      – Как забирают? – испугался я. – Но ведь если Белку заберут – Люба… погибнет! – я вскочил и побежал за матерью.

      Партработник был уже у Белкиного сарая.

      – Козу забираем для нужд фронта! – заявил он вышедшей к нему матери.

      – Козу не отдаю, – спокойно, но громко ответила мать.

      – И не стыдно тебе жадничать, когда все люди отдают последнее для фронта! – укорил еѐ партработник.

      – А тебе не стыдно у людей последнее забирать?

      – Вера Николавна, ну пойми ты, у меня план! План

      горит!..

      – У тебя план, а у меня дети!

      – Ну что ж, дети… Советская власть накормит… Вот

      только план сделаем… – он хотел шагнуть внутрь, но

      мать закрыла собой вход в сарай.

      – Я сказала: не отдам козу! – угрожающе зашипела мать.

      Мужик не стал связываться с «одичавшей бабой»,

      плюнул и ушѐл без Белки.

      * * *

      По дороге потянулись беженцы. Уезжая из родных

      мест, они надевали на себя всю одежду, которая только

      была, чтобы зимой тоже было что надеть. И сейчас, в ещѐ

      теплые осенние дни, смотрелись нелепо в зимних полушалках и душегрейках.

      Это была первая волна мигрантов – дома, города и

      деревни этих несчастных людей сожгли или эвакуировали, и жить им было больше негде. Они везли свой незамысловатый скарб кто на чѐм мог – сколотив подобие

      ручных телег или водрузив большие узлы себе на плечи.

      Наперевес узлам у многих женщин на руках сидели малыши. Те дети, кто уже умел ходить, шли сами маленькими ножками в больших ботинках.

      Война отняла у них всѐ.

      Мы носили под крышу двора старые доски, которые

      ещѐ могли пригодиться, а беженцы всѐ тянулись мимо

      нас, отворачивая от наших ненарочных взглядов уставшие, суровые лица – будто были в чѐм-то виноваты.

      Одна женщина вела за руки двух малышей, крестнакрест обмотанных полушалками. Когда она проходила мимо нас, у неѐ истошно завопил младенец, запелѐнутый тугой гусеничкой, которого она прятала под своим пальто. Женщина отпустила руки детей, чтобы