Непокоренные. Татьяна Хорунжая

дайте поесть… – звонко и жалостливо

      пропищала Нюрка.

      Занавеска закрылась. Мы стояли и ждали – что

      дальше? Уже пора уходить?

      За стеной раздался шум открываемой из комнаты в

      сени двери и долгие шаги. Наконец, входная дверь открылась и молодая женщина, кутаясь в платок, высунулась наполовину и протянула нам немного квашеной капусты в старом берестяном туеске.

      – Просящему дано будет… Простите, ребят, но

      больше дать нечего…

      От стыда мне хотелось провалиться сквозь землю.

      – Бог спасѐт. – Я еле повернул язык, чтобы поблагодарить. Господи, стыдобища какая… Никогда в жизни

      мне больше не было так стыдно…

      Я спрятал за пазуху туесок. «Каждая дверь… Каждая

      дверь…» – проговаривая про себя Павлушкино наставление, я пошел к следующей избе, волоча за собой Нюрку.

      Мы ходили, побирались… Кто подал через плетень

      такого же хлеба, как мы дома ели, с лебедой и соломой,

      кто по ложке пшенной каши, сваренной на воде. И вдруг

      одна женщина с почерневшим от слез лицом вынесла

      краюху настоящего хлеба. Настоящего! Не из лебеды и

      мерзлой картошки, а из хорошей ржаной муки!

      – Помяните моего сына. Он свежий, вчера пекла… –

      сказала она и ушла назад в дом.

      Взяв краюху, которая согревала озябшие руки домашним теплом, я понял, что больше не смогу заставить

      себя ходить по дворам. Да и хватит мне добычи на сегодня. Я поделился хлебом с Нюркой и пошѐл домой. Совесть успокаивало только то, что сейчас я накормлю добытым хлебом своих.

      Дома мать перешивала дырявые штаны средней

      сестры, чтобы отдать их носить младшей. Я снова

      набрался храбрости, подошѐл к столу и начал выкладывать добычу на стол. Мать застыла с шитьѐм в руках.

      Моя младшая сестренка тихонько подошла, встала рядом

      с ней и смотрела на хлеб.

      – Откуда это? – строго спросила мать, когда я выложил последнюю краюху.

      – Раздобыл, – сказал я заготовленное заранее слово.

      – Ты что, попрошайничать ходил? – она отложила

      шитьѐ и угрожающе встала.

      – Я… только с Павлушкой…

      – У Павлушки в семье и до войны есть нечего было! –

      громко отрезала мать. – Концы с концами свести не могли –

      ртов больше, чем добытчиков! А сейчас и вовсе…

      – Я … только… – я не мог вставить и слова.

      – Ты понимаешь, что люди вам, может быть, последнее отдают?.. Потому что отказать не могут! Не смей с

      Павлушкой больше ходить!

      – Помрем ведь с голода… – попытался возразить я.

      – Значит, судьба у нас такая! – совсем раскричалась

      мать. – А чтоб больше я не слышала, что мой сын милостыньку просит!

      Да, у мамы непростой нрав, но на детей она никогда

      не кричала, поэтому слова еѐ произвели на меня впечатле-

      43

      ние.