Условия человеческого существования. Вячеслав Юрьевич Сухнев

к горизонту тихие вкрадчивые дождики, когда ветер смолкает и небо провисает до самой клёклой стылой земли, – исчезают и эти редкие проблески движения, пропадают окончательно звуки и даже грязь совсем бесшумно ворочается под ногами. Последняя надежда тонет в серой мгле, в которую обращается воздух. От сырости начинают скрипеть суставы и барахлить бронхи. Мокрая голая степь настолько печальна, настолько бесприютна, что нельзя и помыслить о живой душе, блуждающей в её холодных вязких пространствах.

      Ломило спину. Сергей Михайлович медленно тащился по скользкой тропе, пробитой на недавней пашне. Он жалел уже, что пошёл напрямик – комья цепкой сырой земли налипали на сапоги. Иногда он поёживался от прикосновений влажного, наждачной шершавости, воротника плаща. Он шёл уже больше часа. Со всех сторон Сергея Михайловича окружало бесконечное поле, поделённое на квадраты невесомыми пунктирами облетевших лесополос. Посадки едва проглядывали сквозь серую мглу мелкого, как порох, дождя и первые робкие сумерки.

      Ему до наступления темноты нужно было выйти к шоссе. Ноги дрожали от напряжения, потому что сапоги разъезжались, и каждую минуту можно было упасть в хлябь. Приходилось делать мелкие куриные шажки, держась не столько тропы, сколько редкого ёжика стерни на обочине. Мокрые короткие охвостья соломы кое-как удерживали раскисшую почву.

      Здесь, в холодной степи, Сергей Михайлович, забыв свое филологическое образование, неудержимо матерился. Громко, с вариациями, уточнениями и дополнениями. Не однажды он вспомнил дорогого шурина Григория Петровича Забазнова и всю его родню, вспомнил банки с огурцами и капустные головы в багажнике забазновской легковушки, а заодно досталось и этой растырканной машине, и всему заводу, её собравшему.

      А потом он ещё долго поминал общую с Забазновым дачу, перебирал все её постройки, включая пустующую собачью будку. Именно на дачу, именно за огурцами и капустой поехали, на ночь глядя, Забазнов с Сергеем Михайловичем. С лета здесь в погребе хранились солёные огурцы, квашеные помидоры, кабачковая икра – сами растили, сами готовили. А недавно и капусту срубили. Хорошие уродились кочаны – тугие, тяжелые и скрипучие. Ну, взяли огурцов, напихав в пару больших банок, капусты прихватили и кабачковой икры. А тут дождь зарядил, пока они капусточкой-пелюсточкой похрустывали под самогон, на своём же перчике настоянный. И чахоточная легковушка Григория Петровича не смогла под дождём одолеть некрутой, но затяжной подъём из Широкой балки, обтекающей, как крепостной ров, дачные участки.

      Минут двадцать ревели двигателем, жгли драгоценный бензин, бросали под колёса с лысой резиной мокрую полынь, палки и обломки кирпичей, что нашли в округе. Подручные средства не держали машину на дороге, покрытой коричневым глинистым киселём.

      Испачканные, усталые забрались в машину и закурили.

      – Дурак народ! – ударил в сердцах по баранке Григорий Петрович. – Говорил шишкарям из правления, ещё весной говорил: надо дорогу щебёнкой