Условия человеческого существования. Вячеслав Юрьевич Сухнев

я сильно, Михалыч, – пожал плечами Забазнов. – Может, я тебя под дулом пистолета просил ехать? А может, ты испугался, что твои огурцы не довезу? Что за бугор с ними, ёклмн, сбегу, в американские штаты? Скажи спасибо, что проветрил тебя! Сидел бы сейчас дома и глаза рвал – либо читал, либо писал. И чего ты там всё пишешь, писатель? Про нашу народную жизнь? А кому любопытно, сколько кто выпил и сколько кто украл! Читал недавно Василия Белова про вологодскую деревню… Да ты же сам вологодский, должен знать!

      Затянувшись напоследок сигаретой, Сергей Михайлович промолчал и разулся, кряхтя и ощущая в пояснице первые признаки знакомой тупой боли. Он потуже натянул толстые, из золотистой шерсти вязаные, носки, вбил ноги в сапоги. Да, сам напросился в поездку, сам. Надоело сиднем сидеть в воскресный день в квартире. Тем более, жена готовит на всю неделю, дым коромыслом, дети, свои и чужие по дому бродят, негде головушку приклонить. Вот и поехал с шурином проветриться. А теперь – идти надо. Часа два до Амельяновска тащиться по такой погоде. Это ж как хорошо можно проветриться!

      – Решай, – сказал он Григорию Петровичу, который всё рассказывал про Василия Белова и пялился с надеждой в грязное боковое стекло. – Идёшь?

      – Иди один, – сказал Забазнов. – Оставь немного курева, если жаба не душит. И шумни там соседу, Ваське-то! Может, добежит на тракторёнке своем. А жене скажи…

      – … ты в степи замёрз! – нервно развеселился Сергей Михайлович. – Кольцо не надо передать?

      – И-их, господи! Тут видишь, Михалыч, какая проблема… Скажу как на духу: если я и в эту ночь домой не попаду, Клавдя просто убьёт. Вот так, возьмет топор – и по башке.

      – Бедная Клавдя, – Сергей Михайлович засобирался из машины. – Меня она тоже убьёт – как чёрного гонца.

      – Обоссался, стало быть, – покивал Забазнов. – Понятно, бабы забоялся. Хотя, конечно, мою бабу кто хочешь забоится. И всё равно, я бы с тобой в разведку не пошёл.

      – Сам ты обоссался! – окончательно сорвался Сергей Михайлович. – Тебя-то кто в разведку возьмет, Штирлиц хренов, балабол чёртов?

      – Мамочки, а еще учитель! – укорил Григорий Петрович.

      Еле-еле удержался Сергей Михайлович, чтобы дверцу плечом не снести, пристойно выполз из машины, плюнул и побрёл вверх по косогору, неостановимо матерясь.

      Хорошо – не слышал никто в пустой безоглядной степи. А когда прошёл часть пути и привык к ускользающей почве, когда на холодную голову взвесил своё положение, то решил, что не всё на свете плохо, исключая дождь и шурина. Носки, скажем, сидят прекрасно – не туго, но и не сбиваются комками. Ноги в сапогах словно куколки, и на таких убаюканных ногах долго можно шагать, пока и дух вон. Плащ, опять же, брезентовый, с капюшоном, от макушки почти до щиколоток, боевой рыбацкий плащ, надёжно укрывает от непогоды. А под плащом – свитер и куртка. Спи спокойно, радикулит, не кажи зубы!

      Однако теперь, осознав, как ему хорошо, Забазнова вспомнил Сергей Михайлович, одинокого Забазнова в одинокой замызганной машине, провонявшей