Условия человеческого существования. Вячеслав Юрьевич Сухнев

Амельяновск. И пошло все с той поры сикось-накось. В ссылку сюда загоняли, как при царе, так и через много лет после него. До революции тут волостных старшин штабелями убивали, после революции горели – всем миром. И с голоду пухли. А в гражданскую аккуратно поделились на белых и красных и пущали друг другу кровя. Рассказывают, что уже в шестидесятых, когда началась чехарда с укрупнением да разукрупнением, трижды падала в Амельяновске советская власть – то уберут районный совет, то снова водрузят серпастый молоткастый флаг. Соответственно, все службы кочевали за райсоветом в соседний районный поселок, в Добринку, а это сотня километров, не ближний край. Кочевали, устраивались там табором и через некоторое время дружно возвращались в Амельяновск.

      Езда – наше национальное развлечение. Особенно, езда в незнаемое. Вот и я приехал сюда по распределению на заре советской власти. Хочу сказать, на закатной заре. Сейчас распределения нет, и многие мои бывшие ученики, закончившие в городе техникумы и институты, мечутся в поисках работы, опускаясь и озлобляясь… Да. А я приехал в Амельяновск – и запил втихую от тоски. Благо, тогда с этим делом было замечательно просто. И с тоской, и с запоем. Запил от тоски и страха перед серым простором, который открывался из грязного окна моей комнатухи. Общежитие стояло на самом краю Амельяновска, над сухой Широкой балкой. А за ней нерушимо простиралась, наверное, до самого Китая, великая равнина. Эта равнина, серая по осени и призрачно-белая зимой, словно висела во вселенской пустоте, и только тонкие прочерки редких птиц в небе напоминали, что я ещё – на земле… Как тут было не запить? Тем более, окружение способствовало – все чего-то боялись и оттого пили. Вот и я запил, до такой степени, что мне по ночам стали являться тени порубанных в Широкой балке белочехов.

      Не собирался жениться, судари мои, а пришлось. Женился от испуга, что сопьюсь окончательно. Запил со страха, женился от испуга. Светочка была тоненькая, беленькая, как свечечка. Сейчас она, прямо скажем, мало напоминает свечу. Разве что пудовую. Что делать – время, дети. И я.

      Нет-нет, да и мелькала поначалу мыслишка: можно было не ехать в Амельяновск. Мои соученики в большинстве зацепились за город – и в городе хватает школ. Не верю, что у всех были папы с мохнатыми лапами. Просто ребята шевелились, суетились, не пускали будущее на самотёк. А мне было всё равно: Амельяновск так Амельяновск. Поеду, а чего там! Посмотрю свет за счёт государства, покатаюсь. Теперь-то я знаю, хоть и нет от этого знания пользы: нельзя кататься за чужой счёт, особенно, государственный. Очень дорого обходится впоследствии такое катание. Настолько дорого, что едва хватает жизни до этого додуматься.

      А кое-кто из моих однокорытников смог остаться в институте. На втором или на третьем курсе я тоже мечтал, грешным делом: закончу аспирантуру, буду преподавать, женюсь на городской и заведу собаку. Любил ведь собак… А сейчас готов ухлопать несчастного соседского кобеля, которому до воя скучно в нашей богоспасаемой глуши.

      Я, судари мои, платонически