Условия человеческого существования. Вячеслав Юрьевич Сухнев

вне всякой связи с погодой, снами и полётами, я вспоминаю словеса, выведенные огнём на стене дворца Валтасара: взвешено, измерено, сосчитано. То есть, надоело Господу нашему зрить бардак в валтасаровых хоромах. Довели Боженьку… Хотя эти древние слова не мне надо вспоминать, а нашим воеводам. Тоже довели. Довели страну до физической пропасти, как любит повторять на митингах наш местный, районный, валтасар и воевода, бывший политрук танковой части. Я вспоминаю сон, где летал над зелёной тихой долиной, но светлое и чуть грустное чувство освобождения от вериг земных ломает вой соседского кобеля. Сегодня он завывает, словно над покойником. Ничего, вроде, пёс, смирный, зря не кидается. Правда, слишком угрюмый. Хотя… Будешь тут угрюмым, сидя на цепи без прогулки и амнистии! Вот если бы у меня была винтовка, с оптическим прицелом, как у нынешних душегубов… Впрочем, темно, в собаку не попасть даже с оптическим прицелом. Нужен ещё прибор ночного видения, как у других душегубов.

      Блевать иногда хочется прямо в зеркало, в тусклую рожу с погасшими глазами. Становлюсь сам себе гнусен, судари мои – с таким лицом. И с такими мыслями.

      Ладно. Пришла открытка от Петухова. И затеплилась надежда. Я суеверно гоню её прочь, но помимо воли думаю, как теперь может всё сложиться… Об открытке пока молчу. Не знаю, что сказать Светлане. Но рано или поздно нужно будет затевать разговор. Забивать гвоздик в мозги. Это хороший боевой приём. Забиваешь человеку ма-аленький гвоздик – и отходишь в сторону. Через день-другой человек готов: он искренне уверен, что так и родился – с гвоздиком. Да… Сколько идей подброшено вот так тому же Бровеносцу Потёмкину: забил гвоздик – и в сторону. И он через какое-то время мне же и докладывает эту самую идею, и глазки у него светятся от вдохновения и самоуважения.

      А ведь со Светланой, боюсь, разговор получится тяжёлый, ведь Бровеносец нам пообещал новую квартиру. И я сдуру поделился этой призрачной радостью с женой.

      Гири отливаются не только из металла, но и из квадратных метров. В битве за эти гири Светлану непременно поддержат милые родственнички – Гришани, Мишани и Нюры. Без их драгоценных советов она с ума сбежит.

      Обычно родственники – это опора, надёжа, кредит и стол с закусью. Во всяком случае, у других людей именно такие родственники. А наши ничего не приносят, кроме головной боли. Не злой ведь я человек, терпеливый, общежитейский и приветливый, как раскладушка. Но когда поздно вечером вваливается Петёк, вытолканный вон очередной женой, когда он вваливается и начинает скулить на кухне, глотая с чаем скупые и пьяные мужские слёзы… А ведь за сорок мужику! Нет, чуть что – в слёзы. У него не слёзные железы, а канализационные трубы. И вот когда он начинает завывать на кухне, пугая тараканов, мне хочется взять его за шкирку и выбросить на улицу. Но он – Петёк, брат моей половины, родной братан, он у нас на свадьбе два дня на баяне наяривал в поте лица. Как его выгонишь – такого родного, пьяного и сопливого? Простынет ведь.

      Роднее всех мне Гришаня, другой шурин. Этот не плачет, состоя в вечной борьбе с материей – строит дачу, ловит рыбу, растит арбузы, торгует барахлом, хватает все, до чего руки дотянутся. А до чего не дотянется – на то плюнет, чтобы не трогали.