Да будем мы прощены. Э. М. Хоумс

мой фотоаппарат! – кричит незнакомец.

      – Был, – отвечает грузчик, по крутой дуге запуская аппарат на улицу.

      Мне надо домой, уже почти одиннадцать вечера.

      Я запираю дом, веду Тесси к машине и выезжаю в сторону хайвея. Тесси трясется.

      – Уколов не будет, – говорю я. – Не к ветеринару едем. Мы просто в город, Тесси.

      Собака пускает ядовитый газ. Я торможу у края дороги, и Тесси взрывается на обочину.

      – Хорошо съездили? – спрашивает швейцар. Я молчу. – Ваша почта, ваши пакеты. – Он выкладывает все это мне в руки. – А это из прачечной.

      Он цепляет вешалки на мой согнутый палец.

      – Спасибо.

      Про собаку, поводок которой намотан у меня на руку, он не говорит ни слова.

      В квартире чувствуется отчетливый запах, знакомый, но затхлый. Сколько же меня тут не было? Как будто все застыло во времени, было заморожено, и не только в те дни, что меня не было, но лет за десять до того. Что было когда-то современным, уточненным, выглядит как декорация к исторической пьесе, Эдвард Олби года этак тысяча девятьсот восемьдесят третьего. Телефон кнопочный, со шнуром, редко используется. Вытертые подлокотники у дивана. Ткань ковра истончилась вдоль определенного пути, накатанной дороги из комнаты в комнату. Стопка журналов полуторагодичной давности.

      И все же я рад оказаться там, где все знакомо, где я могу вслепую найти дорогу. Я погружаюсь в эту обстановку, мне хочется в ней кувыркаться, хочется, чтобы ничего из того, что было, на самом деле не было.

      Орхидея все еще цветет. Я ее поливаю и будто смотрю замедленную съемку, через час лепестки опадают, словно внезапно освобожденные, спрыгивают на верную смерть в подставленный ящик. К утру останется лишь голый стебель.

      Из холодильника тянет сывороточным запахом скисшего молока, там лежит половина высохшего грейпфрута, кусок черного хлеба, пушистый и белый по краям, старый рисовый пудинг с зеленой серединкой, как яблочко у мишени, в пластиковом магазинном контейнере. Я поспешно открываю ящики и выбрасываю все, у чего истек срок годности. Интересно, у всех ли так: тут стаканы, там тарелки, сушеные продукты и консервные банки вместе? Где же этому научаются – группировать похожие предметы?

      Я выношу мусор и заказываю китайскую еду. Приемщик заказа узнает номер телефона.

      – Вы сегодня поздно, давно вас не было слышно. Остро-кислый суп, жареная курица с рисом, свинина мушу?

      Ожидая доставки, я спускаюсь на лифте в подвал, открываю кладовую и с трудом вытаскиваю огромный, древний синий чемодан. Приношу наверх, раскрываю его на кровати и начинаю собирать. Не очень понимая сам, что именно я думаю, пакуюсь, будто хочу себя консолидировать, минимизировать. Я догадываюсь, что когда Клер вернется, мое пребывание здесь станет нежелательным. Выдвигая ящики, открывая шкаф, аптечку, я поражаюсь, с какой аристократичностью сосуществуют вещи, как они висят, лежат, отдыхают бок о бок без малейшего напряжения или осуждения. Ее зубная нить, зубная щетка, депилятор «Нэр», тушь для ресниц, мое полоскание для горла, спрей для носа, щипчики для ногтей. Все