Да будем мы прощены. Э. М. Хоумс

папа? – спрашивает он.

      Прямота вопроса застает меня врасплох.

      – Да, – отвечаю я. – Твой отец ударил мать лампой. Я пытался сказать об этом твоей сестре, но не очень получилось.

      – Я ей позвоню.

      Спасибо ему, что мне не придется проходить через это снова.

      Я стою в пустом коридоре, залитом затхлым флуоресцентным светом. Ко мне идет человек в белом халате и улыбается. Я себе представляю его в роли злого волшебника: сдергивает с себя халат, а под ним – судейская мантия. А не было ли так, что ваш брат узнал, что вы шпокаете его жену, поднялся с одра болезни и явился в дом?

      – На данный момент я воздержусь от комментариев. Мне все это очень, очень тяжело, – заявляю я коридору, в котором никто не слушает.

      Я перехожу в зал ожидания для родственников. И снова набираю номер.

      – Джордж ударил Джейн лампой, – сообщаю я матери Джейн.

      – Это ужасно, – отвечает она, не понимая, насколько это все серьезно. – Когда это случилось?

      – Сегодня ночью. Ваш муж дома?

      – Да, конечно, – отвечает она слегка неуверенно.

      Слышно, как он спрашивает:

      – Кто это?

      – Брат мужа твоей дочери, – говорит она. – С Джейн что-то случилось.

      – Что там с Джейн? – спрашивает он, взяв трубку.

      – Джордж ударил ее лампой по голове.

      – Она подаст в суд?

      – Более вероятно, что она умрет.

      – Это не тема для шуточек.

      – Я не шучу.

      – Сука, – говорит он.

      Я хочу домой. Хочу вернуть себе свою жизнь. У меня же была своя жизнь. Чем-то же был я занят, когда все это случилось, нет? Что-то происходило? У меня нет записной книжки с календарем, но ведь должно было что-то быть? Прием у дантиста, ужин с друзьями, собрание преподавателей? Какой сегодня день? Я смотрю на часы. Через пять минут у меня занятие. Двадцать пять студентов войдут в аудиторию, рассядутся, нервничая, на стульях, зная, что не сделали задания, не прочли заданного. Курс – «Никсон: призрак в машине», тщательное исследование неисследованного. Они сидят как идиоты, ожидая, чтобы я им рассказал, что все значит, чтобы с ложечки скармливал им образование. И они, тупо сидя на стульчиках, сочиняют письма декану. Один пожаловался, что его на занятиях попросили писать, другой посчитал стоимость каждого из двадцати двух занятий за семестр и представил список вещей, которые он мог бы купить за эти или даже меньшие деньги.

      Мне еще предстоит определить долларовую стоимость тех девяноста минут два раза в неделю, когда они тупо на меня таращатся, стоимость приема их в мои присутственные часы, когда они спрашивают: «Что новенького?» – будто мы старые друзья, потом рассаживаются с таким видом, будто они здесь хозяева, и рассказывают мне, что у них не получается «выработать точку зрения на предмет». А мне перед их уходом хочется потрепать каждого по голове и сказать: «Молодец, деточка, хорошая детка», – просто так, без всякой причины. Они держатся небрежно, с таким видом, будто имеют право. В годы моего детства такое поведение привело бы к суровой нотации за неправильное отношение к жизни и неделе