Души. Сказ 2. Кристина Владимировна Тарасова

взгляд утаил меня в окрестностях Монастыря, под землёй.

      Двери отворились, и решётка отъехала. Я перешагнула через порог. Неужели…неужели могла сделать это раньше? Неужели могла просто выйти?

      …но то было бы безрассудством, глупостью, ошибкой. Через пустыню обыкновенным шагом не уйдёшь, а вот бредущих по воле (и без) лиц встретить можешь.

      – Ступай, – подстрекнул Ян, окатив ледяным взглядом. – Ступай, Хозяйка Монастыря.

      Меня сдавила его малодушная интонация.

      – Оставляй своих послушниц и рабов, – продолжал голос.

      Охраняющие дверь переглянулись.

      – Пожелаю оставить главного из них, – уколола я и побрела в сторону сада.

      Силуэт Хозяина Монастыря двинулся следом. Тень упала на осоку и пару подстриженных древ. Я тронула свисающую ветвь и едва не расплакалась. Для умиротворения и удовлетворения требовалось так мало.

      – Это всё, чего ты хотела? – уловил мужчина.

      – Достаточно было спросить.

      – Желания послушниц беспокоят меня в последнюю очередь, позабыла? – упрекнул он, отдавая воспоминаниям разговор в день знакомства. – Превыше моих желаний на этой земле ничьих нет и не будет.

      – А если они совпадут? – я улыбнулась – впервые за последние дни – искренне. То растопило мужское сердце: вынудило без ума нагнать и, взяв за руки, обернуть на себя. Моё же сердце растопили шелест крон и запах зелени. И всё-таки для спокойствия требуется немного.

      Ветер подхватил мои волосы и приласкал ими мужские плечи, спровоцировал сплетни шуршащих трав и подглядывающих послушниц.

      – Прекрати издеваться, ведь я не могу этого сделать, – спокойно отозвался Хозяин Монастыря, заглядываясь на губы.

      – Я тоже, – ответила я, заглядываясь в потерянные глаза.

      – Хоть и хочу, – уточнил более невластный голос. То значило: принципы нерушимы. Принципы Монастыря, личные, мирские. Порядок нерушим.

      – Взаимно, – упрекнула я. То значило: после совершённого и свершённого прощение не придёт, после его решений (в моём понимании – ошибок) как раньше быть не может.

      Пальцы прогулялись по плечам и взобрались к лицу. Ян поправил вырывающуюся прядь и спадающую бретель.

      – Убери свои руки, – с трудом выпалила я.

      Так резво, броско, вопреки распирающей груди.

      Здание Монастыря обросло глазами и ушами. Все и всё смолкло: и дрожащие деревья, и воющие на горизонте пески, и ревущие над разбитой дорогой вороны, и плывущие по небу сухие облака.

      – Предпочту остаться верной женой. Убери свои руки.

      Хозяин Монастыря послушался. А затем склонился к лицу и лбом припал ко лбу. Зажмурился.

      – Страдаешь, Ян? – нашептала я, ибо тайна имени ещё существовала, а тайна чувств была очевидно нелепа и потому недостойна громких речей.

      Но разве не самые главные слова произносятся едва слышно?

      – Я радуюсь, Луна, – солгал Хозяин Монастыря и измученно засмеялся.

      – Очевидно.

      – Ты заслуживаешь имени своего мужа и его самого, это