Доживем до воскресения. Литература в школе вчера, сегодня, завтра. Лев Соломонович Айзерман

он должен благопристойно, интеллигентно, не мелко, без фокусов, мне бы вот казалось, что эта роль центральная в пьесе, вышла бы у Вас блестяще. При выборе актера для этой роли не надо упускать из виду, что Лопахина любит Варя, серьезная и религиозная девица, кулачка бы она не полюбила».

      Станиславский предпочел Гаева. А в спектакле, который во многом не был принят Чеховым, спорил с автором. Выразительную деталь приводит в своей монографии театровед Г. Бродская: «Даже в сцене возвращения после торгов Чехов „облагораживал“ купца. В ремарке к ней он замечал в сцене пьяного кутежа Лопахина: „толкнул нечаянно столик“, „едва не опрокинул канделябр“. „Нечаянно“. „Едва не опрокинул“. Чехов смягчил сцену. Станиславский спорил с Чеховым. В спектакле канделябр падал, падал и разбивался».

      В советской школе на протяжении десятилетий Лопахин трактовался в свете слов Пети о хищнике, который нужен для обмена веществ. Но вот мы стали вступать на путь капитализма. И стремительно переосмысливался Лопахин. А в «Московских новостях» появилась статья о Лопахине как подлинном герое нашего времени, нашей современной жизни. В ней утверждалась мысль, что именно Лопахины нужны нам сейчас позарез. И тщетно я пытался доказать автору статьи, что Лопахин у Чехова гораздо сложнее, объемнее, не прямолинеен и не однозначен.

      А головокружение от капитализма тогда было очень сильное. «Ты посмотри на этих ребят, которые прямо на улице подбегают к машинам и протирают на них стекла, уже зарабатывая! – восторгался мой знакомый. – Это же наше будущее». А в начале девяностых мой бывший ученик пригласил меня на свое 26-летие в роскошный ресторан, который на тот вечер был откуплен полностью. Кроме нескольких родственников, двух учителей и одной бывшей ученицы, там были только, как их тогда называли, «новые русские». Я хорошо помню эти тосты: «Мы накормим Россию! Мы оденем Россию! Мы преобразим ее!» К тому же один год (больше не выдержал) я два дня в неделю давал по два урока в одной из самых дорогих школ Москвы. Впечатлений тоже было достаточно: «Идет новый владелец вишневого сада!»

      И уже в юбилейном 2004 году, когда исполнялось 100 лет первой постановке пьесы Чехова и 100 лет со дня его смерти, я прочитал рецензию на спектакль «Вишневый сад», поставленный Алексеем Бородиным в Российском академическом молодежном театре. «Перед нами не торгаш, не барыга, который „из грязи в князи“, напротив, интеллигентный молодой человек, этакий Ломоносов от купечества. Лопахин – молодой предприниматель, дитя сотрудников развалившегося НИИ в лихих 90-х годах, бросивший университет ради собственного кооперативного киоска, „белый воротничок“, „топ-менеджер“». Статья называлась «Топ-менеджер Лопахин».

      Читал я, конечно, и другие книги. У меня много книг по истории нового русского капитализма. Но ни одна не произвела на меня такого оглушительного впечатления, как два большого формата тома, по тысяче страниц в каждом из них: Михаил Барщевский, «Счастливы неимущие (Евангелие