Пять ран Христовых. Юлия Викторовна Ли-Тутолмина

в прежнем духе, беспощадный инквизиционный механизм, возглавляемый любовником Пармской – кардиналом Гранвеллой, не сбавлял оборотов.

      Спустя три года несколько возмущенных дворян во главе с храбрецом Николя де Гамма отправились к наместнице, дабы призвать ее саму к голосу разума и, быть может, заставить действовать вопреки политике венценосного брата, выставить вон опьяненного властью кардинала. Но и этот шаг не принес повстанцам ничего, кроме клички – гёзы. Маргарита, увы, питала особые чувства к министру короля, и, разумеется, отказала послам, грубо отказала. А придворные вице-королевы обозвали депутацию нищими. Гордо вскинув головы, гёзы приняли эту кличку.

      Открытое заявление наместницы возымело действие щелчка огнива у бочки с порохом. Гёзы, потеряв последнюю надежду, принялись собирать тайные отряды, готовясь к ожесточенной войне. Стереть с лица земли католическую церковь – стало единственным желанием, гревшим души несчастных. Но  Лига, – которая в основном состояла из кавалеров ордена Золотого Руна, а те по уставу обязывались сохранять верность католичеству, – во главе с принцами Оранскими и графом д'Эгмонтом отвернулась от мятежников, сочтя разумным не только перед лицом испанской власти, но и Иисусом, вторично произнести вассальную клятву испанскому королю. В дни восстания фламандские штатгальтеры сами пытались усмирить иконоборцев. Те сжигали и грабили католические храмы, уничтожали тюрьмы, склоняя к своим ногам происпанские власти городов, а на награбленные средства создавали фонды для помощи нищим.

      Восстание было столь разрушительным, что напугало и восставших. Еще мгновение, пали бы обе церкви, а на руинах возреело бы пламя свободы. Но в августе 1567 года отчаявшаяся наместница опустила руки, и в пылающие огнем мятежа Нидерланды въехал, посланный Филиппом, его светлость Фернандо Альварес де Толедо, герцог Альба. Лучший полководец всех времен и народов ворвался словно шторм, словно ураган и накрыл двадцатитысячной закаленной в боях армией все нижние земли от французской границы до океана. Не было никому пощады, костры инквизиции воспылали еще ярче, головы с эшафотов сыпались еще чаще. Осуждены были и те, кто не имел причастности к иконоборцам и противостоял им – граф Эгмонт, адмирал Горн, шевалье де Блуа, и еще несколько десятков дворян. Их обезглавили на площади в Брюсселе, а имуществом пополнили испанский эрарий. Генерал называл этих людей «корнем зла», задумав расправу еще в пути. Но немногие знали истинную причину подобного поворота событий. Привыкший к войне, аскетизму, лишениям герцог, как и Филипп, всегда недолюбливал «тщеславных и напыщенных фламандских петухов» слишком явно гордившихся благоволением покойного императора, своими многочисленными заслугами и принадлежностью к ордену Золотого Руна.

      Филипп двояко принял весть о смертях поклявшихся ему в верности фламандских принцах.  На лице короля едва мелькнуло замешательство и удивление, но помолчав немного, он промолвил со свойственным