Пять ран Христовых. Юлия Викторовна Ли-Тутолмина

укутанного в холщевую накидку. От облика скомороха Гарсиласо не осталось ни следа, теперь он вполне мог сойти за путешествующего негоцианта. На одном из шартрских рынков цыган приобрел у старой гадалки несколько винных бутылей, явно вино не содержащих. В сосудах оказалась темно-серая краска, которой он наскоро выкрасил свою белую кобылицу.

      – Не хочу расставаться с моей Николетт, – объяснил Гарсиласо недоуменно взиравшей Мадлен.

      Далее они проскакали более суток и на десятый день пути успели сделать крюк и прибыли в Эвре, дабы безмятежно начать путь, не опасаясь чьей-либо слежки или погони.

      За спинами путников, покрывавших не менее пятнадцати лье в день, остались и Иль-де-Франс с живописными равнинами, и Пикардия с густыми лесами. Чудом не угодив в лапы бандитов, пробились они через компьенский лес, манящий и пугающий, где когда-то взяли в плен Орлеанскую Деву. Застряли на целый месяц в Нуайоне, который Гарсиласо покинул, вновь нацепив костюм скомороха. Перемахнули Сомму, что питает своими водами пролив Ла-Манш. Став жертвами фальшивомонетчиков в Като-Камбрези, спасались бегством от солдат и опрометью неслись до самого Камбре, древнего, как мир, города на реке Шельде. И только когда добрались до Кенуа-ле-Конта, замедлили ход и смогли оглядеться. Измученные погоней лошади едва переступали копытами, роняя изо рта на землю хлопья пены.

      О пребывании девицы Кердей в монастыре бернардинок сразу стало известно в Париже, весть о желании герцогини свидеться с воспитанницей пруйльского пансиона заставила Гарсиласо насторожиться. Это могло предвещать большую опасность для девушки, учитывая все обстоятельства. Кроме всего прочего досужие монахини уж кому-нибудь да сболтнули, что беглянка намерена покинуть берега Европы в поисках приключений, которых совершенно справедливо жаждет создание юное, но отягощенное горем по погибшему брату. Не осталось иного выхода, как уйти подальше, и цыган предложил Мадлен отправиться в Брюссель, где табором остановились его сородичи, а следом, вместе с ними добраться и до границы суши с морем, где она могла бы сесть на судно, идущее к Новому Свету. А чтобы не оказаться застигнутыми врасплох, цыган выдумал сей сложный крюк: Париж—Шартр—Эврэ—Брюссель.

      Мадлен теперь было все равно, она ответила согласием этому странному полу-лицедею, полу-рыцарю, даже не задумавшись, далек ли путь до тех мест, куда он намеревался вести. Жизнь теперь разделилась на две части: все, что было до гибели Михаля, потеряло смысл, а что ожидало впереди, казалось зияющей пустотой. Ее сердце ныло, преисполненное горечи и боли. Отчаяние и негодование терзали, горячо соперничая со смирением и готовностью покаяться. Будучи среди бернардинок, она часами стояла перед алтарем монастырской капеллы, пытаясь выдавить из себя молитву, но в итоге, охваченная гневом, клялась отомстить. Мадлен научилась платить безразличием тем, кто причинял боль, однажды дав обет не уступать сиюминутным порывам. Разум всегда принадлежал ей одной… Но как смириться с несправедливостью, которая поглотила наичистейшую из душ! На кого обрушить возмездие, коли несколько тысяч парижан стали требовать оного