Пять ран Христовых. Юлия Викторовна Ли-Тутолмина

у груди, зашептала молитву.

      – Бедное дитя не ведает, что говорит, – закончила она и обернулась к девушке. – Вы в отчаянии, поэтому едва не обременили душу тяжким грехом. Его душа, быть может, вознеслась в рай, а ваша – низвергнется в ад, коли вы повторите то, из-за чего здесь оказались. Путь истины у каждого свой. Ваш – длинной лентой вьется сквозь терновые кусты и облака покоя, и не вам дано его прерывать.

      Мадлен нахмурила брови. Про опий в вине она позабыла, и оттого не предала значения рацеи монахини, всецело отдавшись гневу.

      – Нет лучшего способа покончить с собой, нежели отдаться в ваши руки.

      – В руки Господа, – строго поправила сестра Мария, прекрасно понимая, что имела в виду эта хрупкая девушка, глядевшая исподлобья, словно обруганное дитя. – Не стану спрашивать, отчего вы так враждебны. Верно, есть причины. Но покаяние всегда – облегчение и, коли есть вам, что поведать, вас выслушают и дадут напутствия. Хотите ли вы говорить с нашим исповедником, или же с матерью-настоятельницей?

      Девушка опустила ресницы, едва сдержавшись от нервной конвульсии; это слово будет вечным напоминанием того, сколь милостивы эти женщины, прятавшиеся за тусклыми покрывалами и рясами.

      «Нет» – хотела ответить она. Но понимая, что и без того наговорила недозволенного, опустила голову. Сестра, верно, побежит и доложит обо всем настоятельнице.

      «Меня обвинят в ереси, – в страхе подумала Мадлен, и тотчас ее сердце скрутило от невыносимой боли. – Но отчего я не испытывала страха, когда говорила обо всем этом Михалю? Бедный Михаль! Он ведь поверил мне сразу, хоть и виду не подавал сначала. Я его погубила… О несчастная!»

      Мадлен подняла глаза. «Да», – хотела произнести она. Но, что же ждет ее, попавшую в объятия отчаяния и готовую совершить насилие над собой? Несколько часов изнурительной проповеди, долгие месяцы послушничества, уговоры, которые точно тиски обхватят ее душу и будут сжиматься до тех пор, пока она не даст согласие на пострижение, а это – верная смерть. Лучше уж сразу признаться во всем и нырнуть в огонь – тот, что они зовут очистительным.

      Мадлен глубоко вдохнула, ее лицо исказилось, и она едва не заплакала. Верно, так ощущает себя человек готовый сделать шаг в пропасть.

      – Бедное дитя! – Сжалившись сестра Мария, присела рядом и легонько тронула подбородок девушки.

      – Страдания твои пробегают по твоему хорошенькому лицу, словно грозовые облачка по небу. Ты еще слишком молода…

      Эти слова, сказанные монахиней с бесконечным сожалением и болью, заставили Мадлен поглядеть на нее иначе. И не было сомнений, что эта девица двадцати или двадцати двух лет, находясь здесь, в сосредоточие отрады и благодати Господней, тоже невообразимо страдает. Быть может, в Пор-Рояле нет обычая предаваться грехам с «учителями любви», а настоятельница не хватается за плеть, когда, уцепившись за полу ее рясы, умоляешь не вести в «покои учителей любви», но изо дня в день монахиням приходится говорить одно и то же, слушать одно и то же, и думать об одном и том же, ибо, если мысли вдруг заведут несчастную в мир, к которому