Заклание. Семён Колосов

несловоохотливость его ни капли не смущает.

      – А вон видите того мужчину?

      Он мне показывает на человека в рубашке поло, топлёное молоко, воротник белый.

      – Ну видите? – он даже показывает ладонью, но спохватывается и опускает руку.

      – Да, а что?

      – Так вот, я бы рекомендовал вам от него держаться подальше.

      – Почему?

      – Говорят, что у него была ну просто отвратительная жена, стерва, каких поискать, но он её любил, и, чтобы избавиться от любви к своей жене, убил её. Никто не знает так это или как, но она погибла, будто несчастный случай, но всё же, я так думаю, это непростая случайность.

      – Кто вам сказал об этом?

      – Да так, – отмахивается подручный, – но вы не переживайте, здесь он не опасен, он, знаете, чем болен? У него простатит и целиакия, это когда не принимает живот…

      – Я знаю, – обрываю я.

      – Так вот, поэтому его лечение затруднено, а может, там и у него какой хламидиоз, ведь просто так импотентами не становятся, – он улыбается, язвительно.

      Во мне уже всё закипает. Я высасываю из сигареты остатки её души.

      – Ему, знаете, сёстры ставят клизмы, чтоб…

      Я быстро выпускаю через нос табачный дым.

      – Давайте мы не будем о чужих болезнях, клизмах и о прочем…

      – Ах, я понимаю, ну что ж… – он делает жест кистью, но уголки его выразительных, даже чувственных губ всё также слегка подгибает кверху типичная усмешка.

      Он наконец уходит, вот только он забыл про алопецию, здоровый человек. Мой взгляд сверлит его затылок.

      V

      Как на страницах старых книг, сменивших нескольких хозяев, можно обнаружить то, что упустили современники по недосмотру ли, читая автора огульно, иль потому, что не могли осмыслить полностью то, что доносил в их время литератор, иль, может статься, даже, и наоборот, листая праздно страницу за страницей, обнаружишь на полях заметки, выделенные грифелем цитаты, пускай трюизмы публициста, но всё же важные в моменте для тех, кто их читал, о чём нам говорят пометы, вот так и в памяти, когда ты ворошишь дела прошедшие, незамеченные в житейской суете события, ты удивляешься, извлекая ранее казавшиеся для тебя банальностью моменты, которые по прошествии многих лет, уже будто в насмешку, предстают перед тобою настолько знаменующими и в тоже время нереальными для настоящей твоей жизни, что ты и вправду сомневаешься, а не конфабуляции ли это. Подобные сомнения и трепет у меня вызывают памятования о том, как приходили мы к тебе домой, и ты усаживалась за пианино чёрно-коричневого цвета – оно было зияющим тёмным пятном, сравнительно с иным убранством комнаты – и начинала музицировать, а я сидел в сторонке от тебя и просто наслаждался тем, как ты играла. Мне кажется, я мог минутами не слышать музыки, точнее, слышать где-то в глубине, как через водную преграду, но её не осознавать; я просто был с тобою рядом и следил за жестами твоими, за тобой. Звучит красиво, но следует признать, я делал это