Заклание. Семён Колосов

неуловимо так, что комнатная ширина, которую ни одному акромегалу не охватить руками, упрётся мне в какую-то минуту в плечи так, что вытянет вдоль туловища руки. Возможно, так и начинается клаустрофобия, не знаю. Ну а второе – то, что я так долго был один, что мне теперь невыносимо одиночество. Однако не спеши меня записывать в сообщество людей, которые встречаются по пятницам и воскресеньям с той лишь целью, чтобы было с кем поговорить. Среди людей я наблюдатель, тень, которую отбрасывает парус, дым, что остаётся после фейерверка, стук ноги об пол, которым гитарист, играя, отмеряет ритм. Прошли те времена, когда я всюду непременно стремился быть актором, теперь же я без сожаления довольствуюсь малозаметной ролью пейзажа.

      Не успеваю доесть, как ко мне, я замечаю, направляется собака. Это пёс смотрителя пансионата, беспородная дворняга, имеющая окрас какой-то жёлто-белый. Он подходил ко мне уже не раз, и я трепал его за шкуру, поэтому я и сейчас, приветственно подняв ладонь, машу ему и кричу его прекраснейшую мурлыкающую кличку, которую иные иностранцы, что являются носителями языка с грассирующей «р», не могут правильно произнести, как это делает смотритель пансионата раскатисто, красиво.

      Пёс приближается, принюхивается для начала к моей тарелке, но не находит в ней для себя ничего интересного. Я треплю его за холку, собака не сопротивляется, стоит как бы раздумывая, а потом и вовсе лезет обниматься и лизать мне лицо, так что уже теперь мне приходится от него отбиваться, хотя даже такое внимание мне приятно, и я, делая это, всё же смеюсь. За что люблю животных так за то, что если ты им нравишься, то у них мгновенно пропадает чувство такта, и они уже готовы с тобой играть, валяться, обниматься, вылизывать тебя, кусать, тереться – короче делать то, что принято, когда ты нравишься другому. А вот с людьми, хотя вы, может, очень нравитесь друг другу, всё это нельзя. Всегда есть социальная преграда, воспитанный в тебе барьер, который нам не позволяет быть собой, не позволяет радоваться так, как нам того хочется. Да чтобы просто приобнять другого человека, это надо быть ему хорошим, близким другом.

      Перестав лизаться, пёс садится рядом со мной. Его уже зовут по имени, и мы оба смотрим на приближающегося к нам подручного смотрителя отеля, горца с густой чёрной бородой, широким носом, лысеющей макушкой и резкими размашистыми движениями.

      – Что он вам мешает?

      – Нет, это он так дружит. Правда, после такой дружбы все руки у меня слюнявые.

      – Вы скажите, я его заберу.

      Я делаю жест, означающий, что не о чем беспокоиться.

      – Как вы здесь, обжились? – спрашивает меня подручный, произнося слова с акцентом.

      У него прищуренный, внимательный взгляд, который норовит не то чтоб осмотреть тебя, а в тебя проникнуть.

      – Да, прекрасно. Видите, я даже устроил себе что-то вроде пикника.

      – О, – замечает он, но смотрит вовсе не на меня, – пошли на терапию.

      Я смотрю туда, куда и он. На два часа я замечаю двух старушек.

      – У них