Два друга – недруга: Есенин плюс Мариенгоф. Джабраил Алиев

и просто знакомые стали постоянными завсегдатаями этой чудесной очень теплой квартиры в Козицком переулке.

      И этих так называемых «знакомых» не останавливало абсолютно ничего. Не увещевания старейшего добродушного Гусева – Оренбургского приходить как можно реже, и не призывы Ивнева и журналиста Бориса Тимофеева прекратить, наконец, регулярные не в меру шумные оргии.

      Есенин в присутствии Мариенгофа, Тимофеева или Ивнева старался не прикасаться к спиртному.

      Но когда их не бывало, и он оставался с кем – то из так называемых шапочных приятелей, то случалось тоже изрядно выпивал.

      Но самой главной «бедой» являлся не кто, иной, как писатель Иван Рукавишников.

      Для себя писатель предпочитал исключительно вино и водку всем остальным напиткам.

      Иногда Рукавишников исчезал на целый день, а к вечеру его приносили буквально на руках мертвецки пьяного.

      И тогда те, кто его приносил, оставались также ночевать. Укладывались на ночь кому, где придется.

      А утром эти приятели снова с еще более усиленной энергией возобновляли пресловутую попойку с милейшим Иваном Рукавишниковым.

      Будучи трезвым, Рукавишников действительно был душа человек. Но вот пьяный становился буквально невменяемым.

      Бывало и такое: выпивал он стакан за стаканом, не закусывая, и водка обильно стекала у него по его тощей рыжей бороде и капала в тарелку или на стол.

      И тогда все дружно и неудержимо смеялись.

      Он и сам тоже бессмысленно и глупо улыбался, тараща на всех осоловевшие глаза.

      И чем дольше он таращил свой безумный взор на окружающих, тем громче и громче дикий хохот наполнял все пространство этой ставшей легендарной в московских литературных кругах квартиры.

      * * *

      Через несколько дней Рюрик Ивнев, не выдержав сумасшедшего кошмара, сбежал обратно к себе на Трехпрудный переулок.

      Но… через неделю вновь вернулся.

      Есенин, уперев руки в бока, громко расхохотался:

      – Ты чего Рюрик?

      – Понимаешь там у меня все-таки очень холодно, – объяснил Ивнев, и слегка поежившись, тоже едва заметно улыбнулся.

      – Кстати хорошо, что ты возвратился. За неделю, что тебя не было, мы практически основали новую поэтическую школу.

      – Кто мы?

      – Я, Анатолий и Вадим.

      – И что за поэтическая школа?

      – Будет называться имажинизм. Слышал или нет?

      – Ну как же Анатолий мне говорил. А вот что вы хотите конкретно проповедовать, этого я пока понять не могу, – искренне заявил Ивнев.

      Есенин потер лоб кончиком указательного пальца. И стал объяснять:

      – Понимаешь, дорогой Рюрик, имажинизм от французского языка означает образ. Так вот будем создавать в поэзии конкретные, свежие, а не шаблонные образы. Воспроизведем так сказать новую стихотворную форму через метафору. Заткнем рот нашим оппонентам бездарным футуристам. Покажем этому Маяковскому и его банде, где раки зимуют. Как говорит, наш друг Анатолий Мариенгоф