Державный плотник. Даниил Мордовцев

и парадная хоромина… В глазах рябит у жениха… Он машинально молится и кланяется на все четыре стороны…

      На возвышении сидит она… Такая крохотная… но личика не видать, густо закрыто… Только видно, как маленькая ручка под покрывалом украдкою делает крестное знамение… Около нее, рядом, сидит Юша, ее братишка.

      «Выкупать надыть у Юши», – соображает княжич.

      Дружка подводит его.

      Дрожащей рукой жених кладет на протянутую ручку Юши золото…

      Он рядом с нею, на одной подушке…

      «Он рядом со мною, на одной подушке!» – трепетно колотится девичье сердчишко.

      И он и она почти ничего не видят, как слуги ставят на стол «яства»…

      – Отче наш, иже еси на небеси, – как будто откуда-то издали доносятся до них слова священника.

      – Благословите невесту чесать и крутить.

      Это они явственно слышат, и она вздрагивает.

      – Благослови Бог!

8

      После того как сваха должна была начать чесать и крутить невесту, свещники последней, зажегши свадебные свечи «богоявленскими свечами» и поставив их, тотчас протянули… увы! между женихом и невестою занавес из алой тафты.

      Это делалось для того, что при чесании волос с лица невесты сваха снимала покрывало, а лица ее ни жених, ни его поезжане не должны были еще видеть.

      Так делалось и тут, и невеста скрылась за занавесью.

      «Когда же велят приложиться нам с нею щеками к тафте?» – волновался в душе жених, посматривая на зеркальце, которое держала в руках перед невестой сидячая боярыня.

      Жених чувствует, что там, за занавесью, уже распускают косу Ксении.

      «А зеркальце… покажется ли она в нем?» – думает жених.

      – Приложитесь щеками к тафте, – говорит сваха.

      Аркадий пригибается к занавеси так, чтобы его щека, он был гораздо выше Ксении, прикоснулась непременно к ее щеке.

      Он приложился… Он чувствует за тафтой щеку девушки, горячее, сквозь тафту жгущее огнем лицо Ксении, ее тело, ее плечо… Он прижимается еще крепче, крепче…

      «И она жмется ко мне… ох, чую, жмется!»

      Кровь у него приливает к сердцу, ударяет в голову…

      И вдруг в зеркальце отражается ангельское личико!.. Ангельское!.. Ангельское!..

      Но длинные иглы ресниц опущены в стыдливой скромности…

      Вдруг ресницы вскинулись, и его ожгли две молнии… душу ожгли… огнем опалили его всего… и, подобно молнии, неземное видение исчезло!

      Тут приблизилось к ним что-то странное, лохматое, все в шерсти, и проговорило, видимо, поддельным голосом:

      – Мир да любовь князю и княгине!.. Да молодой княгинюшке народить бы деток столько, сколько шерстинок на моей шкуре.

      Это был поддружье, наряженный в вывороченную наверх шерстью шубу.

      – Ах, кабы и впрямь твоя внучка нарожала столько пареньков, сколько шерсти на шубе! – шутя шепнул боярыне-бабушке князь-кесарь, сидевший с нею рядом.

      – Полно тебе, старый греховодник! – накинулась на него старуха. – Это