Дочь Клеопатры. Мишель Моран

дверь распахнулась, и Александр не удержался от изумленного вздоха.

      Комната была просто великолепна. Прикрытые занавесками окна выходили на балкон, где в расписных урнах росли пальмы самых разных видов. В Египте нам не доводилось видеть ничего подобного. Одна-единственная картина, три широкие кушетки вместо кроватей – и все-таки подлинно роскошная обстановка: четыре кресла, украшенные слоновой костью; светильники в виде трехголового Цербера, несущего пламя на кончике бронзового змеиного хвоста; складной стул из кедра, три столика и столько же тяжелых сундуков. Комнату готовили для троих, вот только Птолемей не доплыл до Рима. Я сморгнула слезы с ресниц, отгоняя мысли о родине. Северную стену покрывали росписи со сценами из Гомера, чтобы, засыпая, мы могли вспоминать величайшего поэта, рожденного на греческой земле. Мне удалось различить Агамемнона, Ахиллеса и даже Одиссея.

      – Я думал, мы будем жить как пленники, – произнес Александр.

      – В доме моей матери? – оскорбился Марцелл. – Вы гости.

      – Цезарь убил наших братьев, – сурово напомнила я. – А завтра нас провезут по улицам напоказ.

      Племянник Октавиана помрачнел.

      – Дядя избавится от любого, кто может стать врагом даже в будущем. И окружает себя только полезными людьми. Его жена – в то же время его секретарь, а моя мама дает советы по части Сената. Агриппа всегда пригодится на случай войны, а Юба прекрасно знает людей и служит надежной охраной. Думаете, он бы хоть раз посмотрел на меня, не будь я старшим сыном своей матери? Тоже в некотором роде польза. Но здесь, в этом доме, – решительно закончил он, – вы наши гости.

      За нами вошли рабы с окованными железом сундуками, доставленными из Александрии. Очень хотелось проверить, что из вещей Цезарь оставил, а какие велел забрать, но тут появилась Октавия.

      – Пора, – торопливо сказала она. – Марцелл, отведи Александра к себе, пусть облачится в то, что разложено на твоей кушетке. Диадему можно оставить, а вот хитон и сандалии будут не к месту.

      Тут я заметила рядом с ней на пороге необычайно красивую женщину лет двадцати, с длинными волосами цвета солнечного меда.

      – Salve, Галлия, – радостно улыбнулся Марцелл.

      Она слегка наклонила голову.

      – Рада, что вы невредимым вернулись из путешествия, хозяин.

      Обращение «хозяин» говорило о положении рабыни. Однако ее туника была расшита золотом.

      – Селена, – обратилась ко мне Октавия, – это наша рабыня Галлия. Мы поможем тебе подготовиться к пиру и нарядиться так, как принято в здешних краях.

      – Рада знакомству, госпожа.

      Красавица улыбнулась. Такие лица, наверное, снились художникам Александрии. Она походила на статую, высеченную из мрамора, и я подумала: может, это одна из двадцати тысяч женщин, вывезенных Цезарем в рабство после завоевания Галлии?

      – Почему бы нам не пройти в купальню? – спросила она по-латыни с легким акцентом, старательно произнося слова, и указала на угловую дверь, за которой располагалась массивная ванна из бронзы.

      Один поворот