Обручник. Книга третья. Изгой. Евгений Кулькин

еще к этому разговору вернемся. – И уточнил не очень определенно: – В удобный момент.

      И Киров не подитожил, кому или для кого?

      Тем временем Полух, с кем сейчас вел беседу Сергей Миронович, сказал, как бы вернув Кирова из просторной зоны воспоминаний в каморку действительности.

      – Поэтому шестьдесят для чекиста – это предел. Нельзя, невозможно черпать то, чего нет.

      – Мудрено сказано! – кажется, восхищнулся Киров. – Но ведь вы совсем не тяните на старика.

      – Вот разве что только не тяну.

      И Киров вдруг вскидывается:

      – Так сегодня же ваш день рождения?

      – Да, как раз юбилей.

      – Вот здорово!

      Киров стал делать какие-то размашистые жесты.

      А Полух вдруг попросил:

      – Откажетесь от секретарства!

      Киров глянул на него так, словно тот предлагал ему предать Родину.

      – Ведь вас назначили в день, означающий чертову дюжину.

      – Все это предрассудки! – вскричал Киров. – Вот вы же родились в это число.

      – От меня это не зависит. А вы могли бы повлиять, чтобы записали другую дату.

      Наверно бы мог.

      А – зачем?

      Вызвать у окружающих смех и недоумение?

      Нет, назначение его состоялось в счастливое число.

      Потому при новой встрече со Сталиным он уже не откажется от приемности.

      Ибо не чувствует себя неспособным управлять целой страной.

      Вот потренируется в Ленинграде…

      20

      У Сталина был выбор.

      У него не было времени думать, что он есть.

      Все, кто думают, что руководить чем либо, а особенно страной, дело, если и главное, то сугубо легкое: делай – по возможности умный вид, а сатрапы и все остальные, на ком лежит груз истинных обязанностей, пусть не забывают о таковых.

      Но это мнение более чем наивно.

      Управлять – это, значит везти что-то сугубо непосильное, в пору, когда тебя подгоняют чем угодно, начиная от кнута и пинка, кончая булыжниками.

      Как-то на этот счет хорошо сказал один старый рабочий:

      – Когда тебя жестоко бьют, не запоминай тех, кто это делает, а оставь в памяти, что происходило это все на самом чудесном белом свете.

      И Сталина – «бьют».

      Кто как.

      Но часть исподтишка.

      Какое слово-то точное.

      Из-под чего?

      Да вон из той самой незаметности, что затаилась совсем рядом, чтобы изобразить невинность.

      Сталин не утруждал себя мыслями, куда бы пошла страна, будь жив Ленин.

      Ему ведомо, куда поведет ее он.

      И от чего избавит.

      И что прибавит.

      А отнять уже успели в полной мере.

      Особенно разум.

      Фальшивыми несбыточными лозунгами в том числе.

      Сегодня на Красной площади народ.

      Третий год без Ленина.

      Стало быть, уже при нем.

      При особом понимании того, что есть.

      И, естественно, того что будет.

      Маршируют бойцы.

      Еще в буденовках.

      А надо бы идти в фуражках.

      Все взоры – на него.

      Некоторые – с восторгом.

      Другие –