Обручник. Книга третья. Изгой. Евгений Кулькин

под силу.

      19

      Киров часто вспоминал этот разговор со Сталиным.

      Иосиф Виссарионович тогда сказал:

      – Есть люди, которые работают на историю. Они каждый свой шаг просчитывают наперед, чтобы он донес до потомков что-то особенное, только им присущее.

      – Вы имеете в виду какую-нибудь причуду? – спросил Киров.

      – Не исключено.

      Сталин оттаял легкими от слишком ретивой затяжки трубкой и продолжил:

      – А есть такие, кто работают на результат. Им все равно, что о них скажут. Тем более подумают. Они – люди созидания.

      Естественно, как поплавок при не очень решительной поклевке, поныривал в сознании вопрос: а к какому типу людей относит Сталин себя?

      Но Киров не решился у него это спросить.

      Тем более что разговор ушел в иную, довольно неожиданную тему.

      – Вот мне, считай, под пятьдесят. Пора думать…

      Он закашлялся.

      Но, как ни казалось Кирову, не от дыма, а, если будет позволено съязвить, от лукавства.

      Ибо Сергей Миронович понял, о чем дальше пойдет речь.

      Вернее, понял, это не очень точное определение.

      Скорее всего, предугадал.

      И тоже, в общем-то, наверно, будет не точно.

      Просчитал – вот более приемлемо.

      И просчитал не оттого, что уж такой умный или мудрый, а слышал от людей, окружающих Сталина, что тот время от времени говорил о преемнике.

      Всякий раз сетуя, что такового на горизонте не предвидится.

      – Ну протяну я еще десятка полтора лет, – сказал Сталин в этот раз. – А дальше что?

      Хотя и последовало вопрошение, но Киров понял, что на него лучше всего промолчать.

      И – не ошибся.

      – А дальше будет старческий маразм. Возомню я из себя бог знает что. И вы, – он сделал трубкой округлый загреб, – из деликатности станете меня терпеть. А зачем?

      Тут Киров посчитал уместным не только ответить на этот вопрос, сколько разбавить его притворным лукавством, которое – в соединении с алкоголем – делится самым неожиданным привкусом.

      – Шестьдесят, – сказал он, – это плохо замаскированные сорок. Вон Тютчев, по-существу, в этом возрасте только по-настоящему стихи писать начал.

      Сталин выпустил клуб дыма, потом усмехнулся в него:

      – Стихи!

      И Киров подумал, что зря он влез с этим Тютчевым.

      Но Сталин процитировал:

      Умом Россию не понять,

      Аршином общим не измерить.

      Он встал. Прошелся по кабинету.

      – Значит, молодежь меня не поймет? – спросил.

      – Более того, – подхватил Сергей Миронович, – осудит как полководца оставившего свой пост на пике самой главной победы.

      – Пик?

      Вскид головы был неожиданен.

      Таким, видел Киров в зоосаде, пользуются страусы.

      Он ожидал его повторения.

      Но последовало другое: пристальный взгляд прямо в глаза:

      – А вы отказались бы от роли преемника?

      Вскрипнула половица, на которую Сталин только что ступил.

      В другое время, принимая его шаги, она молчала.

      Вернее,