Люди сороковых годов. Алексей Писемский

уже шла переписка: княгиня, с видневшимися следами слез на каждом письме, умоляла его переселиться для лечения в Москву, где и доктора лучше, и она сама будет иметь счастье быть при нем. Есперу Иванычу тоже хотелось: ему, может быть, даже думалось, что один вид и присутствие до сих пор еще любимой женщины оживят его. Анна Гавриловна также не имела ничего против этого: привыкшая исполнять малейшее желание своего идола, она в этом случае заботилась только о том, как его – такого слабого – довезти до Москвы. Наконец Еспер Иваныч призвал Мари и велел написать к княгине, что он переезжает в Москву. Мари приняла это известие с неописанным восторгом; как бы помешанная от радости, она начала целовать руки у отца, начала целовать Анну Гавриловну.

      – Да что же вы, матушка барышня, прежде-то не сказали, что вам так хочется в Москву? – проговорила та.

      – Не смела, Анна Гавриловна: я думала, что век уж здесь стану жить.

      – Да что же у вас, жених, что ли, там какой есть, который вам нравится?

      – Все есть, там блаженство! – проговорила Мари и, закрыв себе лицо руками, убежала.

      – Надо скорей же ехать! – проговорил Еспер Иваныч, взглянув значительно на Анну Гавриловну.

      – Да! – отвечала та в некотором раздумье и тотчас же пошла сделать некоторые предварительные распоряжения к отъезду.

      Первая об этом решении узнала Фатеева, приехавшая к Имплевым ранее Павла. Известие это, кажется, очень смутило ее. Она несколько времени ходила по комнате.

      – Я, в таком случае, сама перееду в деревню, – проговорила она, садясь около Мари и стряхивая с платья пыль.

      Мари посмотрела на нее.

      – А муж разве пустит? – спросила она.

      – Вероятно! – отвечала Фатеева, как-то судорожно передернув плечами. – Он здесь, ко всем для меня удовольствиям, возлюбленную еще завел… Все же при мне немножко неловко… Сам мне даже как-то раз говорил, чтобы я ехала в деревню.

      – Что ж ты будешь там одна в глуши делать? – спросила ее Мари с участием.

      – Умирать себе потихоньку; по крайней мере, там никто не будет меня мучить и терзать, – отвечала m-me Фатеева, закидывая голову назад.

      Мари смотрела на нее с участием.

      – А Постен тоже переедет в деревню? – спросила она, но таким тихим голосом, что ее едва можно было слышать.

      – Вероятно! – отвечала с мелькнувшей на губах ее улыбкой Фатеева. – На днях как-то вздумал пикник для меня делать… Весь beau monde здешний был приглашен – дрянь ужасная все!

      Проговоря это, m-me Фатеева закрыла глаза, как бы затем, чтобы не увидели в них, что в душе у ней происходит.

      – Право, – начала она, опять передернув судорожно плечами, – я в таком теперь душевном состоянии, что на все готова решиться!

      Мари ничего на это не сказала и потупила только глаза. Вскоре пришел Павел; Мари по крайней мере с полчаса не говорила ему о своем переезде.

      – Ты знаешь, – начала, наконец, она, – мы переезжаем в Москву! – Голос ее при этом был неровен, и на щеках выступил румянец.

      – А я-то как же? – воскликнул