Люди сороковых годов. Алексей Писемский

Еспер Иваныч, сминая не совсем послушно покорявшийся ему язык.

      – Поступаю еще!.. В гимназии экзамен выдержал… Вам лучше, я вижу, дядя.

      – Да, благодарю бога!

      Павел стал осматривать комнату Еспера Иваныча, которую, видимо, убирало чье-то утонченное внимание. По стенам шли мягкие без дерева диваны, пол был покрыт пушистым теплым ковром; чтобы летнее солнце не жгло, на окна были опущены огромные маркизы; кроме того, небольшая непритворенная дверь вела на террасу и затем в сад, в котором виднелось множество цветов и растений.

      – Как у вас тут, дядя, хорошо, – совершенный рай! – произнес Павел, пораженный приятностию этого вида и ароматичностью навевающегося из сада воздуха.

      – Хорошо, – согласился Еспер Иваныч. – А что твой отец, все в деревне живет?

      – В деревне; кланяться вам велел, – отвечал Павел.

      Он чувствовал, что простая вежливость заставляла его спросить дядю о Мари, но у него как-то язык на это не поворачивался. Мысль, что она не вышла замуж, все еще не оставляла его, и он отыскивал глазами в комнате какие-нибудь следы ее присутствия, хоть какую-нибудь спицу от вязанья, костяной ножик, которым она разрезывала книги и который обыкновенно забывала в комнате дяди, – но ничего этого не было видно.

      – Маша замуж вышла, – сказал наконец сам Еспер Иваныч.

      – Да, слышал-с, – отвечал Павел. В голосе его, против воли, высказалось неудовольствие, и Еспер Иваныч, как кажется, понял это, потому что больше об этом не продолжал уже разговора.

      – Посмотри, какая собака отличная!.. – сказал он, показывая Павлу на стоявшую на шкафе, в самом деле, превосходно сделанную собаку из папье-маше.

      – Прекрасная, – отвечал тот, взглянув на игрушку.

      – Мордочка совершенно как у живой собаки, а ребра-то как напряглись и напружились, – перечислял с удовольствием Еспер Иваныч.

      – Отличная работа, – подтвердил и Павел.

      Прежнее эстетическое чувство заменилось теперь в Еспере Иваныче любовью к изящным игрушкам; кроме собаки, у него еще была картина с музыкой, где и танцевали, и пилили, и на скрипке играли; и на все это он смотрел иногда по целым часам неотстанно.

      В комнату между тем вошел ливрейный лакей.

      – Княгиня просит: может она вас видеть или нет? – спросил он.

      – Весьма рад ей, душевно рад, – произнес Еспер Иваныч, склоняя немного голову.

      Лакей ушел.

      Через несколько минут в комнату вошла, слегка тряся головой, худощавая старушка с лицом, похожим на печеное яблоко.

      – Здравствуйте, друг мой! – сказала она, подходя и целуя Еспера Иваныча в плечо.

      – Здравствуйте, – сказал он ей с улыбкой.

      – Я зашла, друг мой, взглянуть на вас; а вы, однако, я вижу, опять целый день читали, – продолжала старушка, садясь невдалеке от Еспера Иваныча.

      – Опять, – отвечал он с улыбкой.

      – Я вот велю у вас все книги обобрать, – заключила старушка и погрозила ему своим маленьким пальцем, а сама в это время мельком взглянула на Павла.

    &nbs