Люди сороковых годов. Алексей Писемский

в кресло, часто и подолгу смотрела на Павла, как он вертелся и финтил перед совершенно спокойно державшею себя Мари.

      Однажды он, в волнении чувств, сел за фортепьяно и взял несколько аккордов.

      – Ты играешь? – спросила его Мари, уставив на него с некоторым удивлением свои голубые глаза.

      – Играю, – отвечал Павел и начал наигрывать знакомые ему пьесы с чувством, какое только было у него в душе.

      Мари слушала.

      – Ты очень мило играешь, – сказала она, подходя и опираясь у него за стулом.

      Павел обернулся к ней; лица их встретились так близко, что Павел даже почувствовал ее дыхание.

      – Но ты совсем музыки не знаешь: играешь совершенно без всяких правил, – проговорила Мари.

      – Зачем тут правила!.. – воскликнул Павел.

      – Затем, что у тебя выходит совсем не то, что следует по нотам.

      Павел сделал не совсем довольную мину.

      – Ну, так учите меня! – сказал он.

      – А ты будешь ли слушаться? – спросила Мари с улыбкою.

      – Вас-то?.. Господи, я скорей бога не послушаюсь, чем вас! – проговорил Павел.

      Мари при этом немного покраснела.

      – Ну, вот давай, я тебя стану учить; будем играть в четыре руки! – сказала она и, вместе с тем, близко-близко села около Павла.

      Он готов был бы в эти минуты всю остальную жизнь отдать, чтобы только иметь право обнять и расцеловать ее.

      – Ну, начинай! – продолжала Мари.

      Павел начал, но от волнения, а также и от неуменья, безбожно ошибался.

      – Это нельзя! – сказала Мари, останавливая свою игру. – Ты ужасно что такое играешь!

      – Вы никогда не будете в четыре руки играть верно! – вмешалась в разговор Фатеева.

      – Отчего же? – спросила, обертываясь к ней, Мари.

      – Оттого, что твой кавалер очень пылко играет, а ты очень холодно.

      В тоне голоса m-me Фатеевой слышалось что-то особенное.

      – А вы, chere amie, сегодня очень злы! – сказала ей Мари и сама при этом покраснела. Она, кажется, наследовала от Еспера Иваныча его стыдливость, потому что от всякой малости краснела. – Ну, извольте хорошенько играть, иначе я рассержусь! – прибавила она, обращаясь к Павлу.

      – Я все готов сделать, чтобы вы только не рассердились! – сказал он и в самом деле проиграл пьесу без ошибки.

      Мари, перестав играть, несколько времени сидела задумчиво.

      – Знаешь что, – начала она неторопливо, – мне мой музыкальный учитель говорил, что музыка без правил все равно, что человек без ума.

      – И ваше такое же мнение? – спросил ее Павел.

      – И мое такое же, – отвечала Мари с своей обычной, доброй улыбкой.

      – Ну, в таком случае, я буду играть по правилам, – сказал Павел, – но только вы же меня и учите; мне не у кого брать уроки.

      – Хорошо! – произнесла Мари протяжно, и действительно после того они каждый вечер стали заниматься музыкой часа по два.

      Павел, несмотря на