Слово в российском телеэфире. Очерки новейшего словоупотребления. А. Д. Васильев

глубокого вмешательства в самое историю языка» [12. С. 66], а второе – как использование «самых неуязвимых для здравого смысла конструктов» (т. е. аббревиатур) [12. С. 73] и «противоестественно слипшихся слов» (т. е. сложносокращенных) [12. С. 74].

      В определении функций советского «новояза» многие авторы также довольно единодушны. Его считают «одним из следствий террора» и «причиной тотального террора нового порядка» [12. С. 69], символом социального эксперимента и эффективным инструментом для его успешного завершения [12. С. 65]. Говорят о «полифункциональности» этого социолекта: выполнении им функций «дезориентации, обмана, устрашения, мифотворчества, демагогии» [42. С. 17]; ср. ссылку на доклад того же автора: «…Через систему образования и средства массовой коммуникации соответствующая лексика и фразеология внедряются в языковое сознание миллионов, воздействуя таким образом (прежде всего через подсознание) на языковую картину мира и изменяя ее в желательном для властей направлении» [25. С. 133].

      Главной функцией «новояза» объявляют и «функцию идеологических предписаний» [20. С. 4], поскольку, в соответствии с этой версией, «тоталитарный язык организован системно» и «располагает своим словарем, который можно представить в виде блоков идеологем», а они, в свою очередь, «поддерживаются прецедентными текстами из так называемых первоисточников»; на их базе «формируются мифы тоталитарной эпохи. Сверхтекст мифологем моделирует пространство, время, идеологически обобщенную точку зрения, структурирует и коннотирует объекты нового ментального мира, задает направления манипуляциям языковым сознанием» [20. С. 138]. По мнению некоторых зарубежных исследователей, «главная функция тоталитарного языка… – лишение слов их подлинного смысла… предполагается, что власть манипулирует общественным сознанием при помощи простой инверсии знаков в некоторой системе понятий… Пропагандисты, «хозяева» ложного языка, обладают полным знанием его семантики и стремятся создать средствами этого языка своего рода псевдореальность, иллюзорную действительность» [25. С. 131]. В особенностях функционирования «новояза» усматривают «нарушение основных постулатов общения, применяемое с целью лингвистического манипулирования, ритуализованное использование языка» [13. С. 23]. Самые радикальные критики советского «новояза» видят в нем чуть ли не образец, впоследствии примененный гитлеровской пропагандой; так, причину, по которой имя немецкого филолога В. Клемперера не упоминалось в Советском Союзе, обнаруживают «в языке, а точнее, в сознательном использовании нацистами языка в качестве орудия духовного порабощения целого народа. Поскольку в Советском Союзе уже существовал подобный прецедент, а в Восточной Германии идеологическая обработка населения не прекратилась, а только поменяла ориентиры, популяризировать эту книгу («LTI») смысла не было. Уж очень все похоже…» [10. С. 371].

      Такое давление на общественное сознание почти неминуемо должно было вызвать – причем в сфере языка – противодействие стереотипам доминировавшей