Бульвар Ностальгия. Владимир Савич

за

      окном скрипели деревья, да изредка вскрикивала ночная птица.

      Благонравов погасил сигарету и вышел в прихожую. Из своего рюкзака он

      вытащил старый кухонный топорик.

      – Привет, дружище! – Тимур Александрович подбросил топор. Потолочная

      лампочка спрыгнула е его тусклого лезвия. – Тряхнем стариной? Не забыл еще,

      как это делается? Щелк и нет пальчиков. Говорят, что они у него в миллионы

      оценены. Ну, тем и лучше. Ты станешь великим топором! Не всякому, брат,

      выпадает такая честь. Тебя, еще станется, в музей упекут. А хозяина твоего

      новым Сальери объявят! Как говорится – не мытьем, так катаньем в историю

      попадем.

      Тимур Александрович вернулся в комнату. Зажег настольную лампу и положил

      безвольную, спящую правую руку «клавишного укротителя» Шпильмана на

      прикроватную тумбочку.

      – Ну вот, друг Шпилька, пришла расплата, – глядя на длинные, точно

      выточенные прекрасным мастером пальцы, качал головой Благонравов. – Думал

      ли ты, когда писал доносы, что у тебя может отсохнуть рука, или что ее могут

      отрубить? Нет, уверен, что не думал. Ты думал – пусть отсохнет чья-нибудь, но

      не моя. Мои, мол, руки принадлежат вечности и ради этого можно

      пожертвовать сотнями чужих рук! Ты скажешь, что это пафос, патетика, что ты

      этого не любишь! И я не люблю, друг ты мой ситный. Не люблю. Поэтому

      ближе, что называется, к конечностям.

      Благонравов провел пальцем по лезвию топора. Затем по шпильмановской

      тыльной стороне ладони. Морщинистая кожа с едва проступающими

      желтоватыми пятнами – знаками надвигающейся старости.

      – У меня точно такие же, – Благонравов вздохнул. – Жена все говорит, чтобы я

      их мазал какой-то импортной мазью. А! Мажь, не мажь – все одно на сухой лес

      выглядишь…

      – Пятна пятнами, а пальцы у него что надо. Прекрасные пальцы… А что он

      сегодня ими вытворял… ну нет слов, что вытворял. Смотришь на них и

      думаешь. «Ну не может быть, чтобы вот эти прекрасные пальцы могли доносы

      писать. Стаккато извлекать– пожалуйста, но доносы… Ну не верю! Хоть убей,

      не верю.

      – Да брось ты, – толкнул в руку Благонравова чей-то голос. – Он писал. Он, и

      бумажки ты эти видел. Его почерк? Его. Так что тут думать! Секи и делу конец!

      – Не могу. Не могу. Не верю. Не могли такие пальцы доносы писать. Не могли.

      Это все «зверь» подстроил. Себя выгораживал. Не верю! – возразил

      Благонравов и положил топор к себе на колени.

      – А я говорю, руби! Руби, дурак. Секи, олух! Зуб за зуб! Палец за палец! Руби!

      – Нет! – крикнул в ответ Т.А.Благонравов.

      Шпильман зашевелился.

      – А я говорю, руби суку! – гаркнул голос.

      – Нет! – затопал ногами Благонравов и со всей отмаши рубанул топором себя по

      пальцам. – Нет!

      Топор с грохотом упал на паркет. Благонравову показалось, что и от его крика

      и от топорного