Жизнь волшебника. Александр Гордеев

не следовало задавать. Тут она откровенно нарушает границу рамок

      общения, естественно установившуюся между ними в присутствии Серёги. Просто скучно ей

      сейчас, дома одна – чего бы и не поболтать? Она полощет заварник шумной струёй воды из крана

      и не смотрит на гостя. А у Романа на уме целая исповедь, приготовленная дорогой: есть даже

      некоторые оправдательные доводы и фразы. Только всё это совсем не для женских ушей… А вот

      другой темы, кроме этой наболевшей, просто нет. Роман смотрит в окно; надо пить чай да уходить.

      – Какой хороший снежок выпал, – говорит он первое пришедшее на ум, – от него даже сумерки

      светлые.

      Элина заливает кипятком ароматный чай и, ожидая, когда он настоится, думает о чём-то, глядя

      на ослепительно-белый фарфоровый чайничек. А хорошо сидеть у тёплой батареи в то время,

      когда весь город за окном купается в белоснежной, чуть притушённой сумерками чистоте и в

      бодром морозце. Неловко только от натянутого молчания Элины, словно не принимающей его

      увёртки.

      – Видишь ли, в чём тут дело, – как-то почти самопроизвольно произносит Роман, решив

      объяснить проблему хотя бы как-то приблизительно, – тебе, как женщине, наверное, не понять… Я

      ведь просто захлебываюсь во всём этом… Да если бы они были ещё более или менее, а тут. .

      – Что «тут»?

      – Да несколько дней назад попал к одной такой, что до сих пор тошнит. .

      – Даже так? – ещё более удивлённо, со специальной усмешкой, замечает Элина.

      Зря она, конечно, подначивает, но сегодня и впрямь хочется лишь одного – взять и вывалить

      кому-то всё, что есть, если уж это заготовлено. Так что, чуть помявшись ещё, походив вокруг да

      около, Роман всё-таки начинает рассказывать. Сначала – о последней Зойке с её тараканником,

      затем – о других наиболее впечатляющих по душевной грязи приключениях. Ну, а потом: дальше-

      больше. Никогда ещё ни перед кем, тем более перед женщиной, Роман не исповедовался и даже

      не знает толком, в каком свете подавать своё откровение. Некоторые приключения невольно

      волнуют его самого, но перед Элиной он раскрашивает их в самый непривлекательный цвет. А ведь

      в исповеди Элине даже что-то есть. Перед Серёгой не вышло бы истязать себя вот так – на полную

      катушку. Этот-то суд будет куда взыскательней и строже. Где-то на втором плане сознания, правда,

      хочется одёрнуть себя: да что ж ты выбалтываешь-то всё? Она просто выставит тебя сейчас. И

      чаёв её с молоком из фиолетовой чашки ты уж никогда больше не увидишь. Или просто выслушает

      с показным сочувствием и промолчит. Но своё мнение составит. Но это её мнение – не дай Бог

      никому.

      Однако, тут выходит что-то другое. Все его истории Элина почему-то не слушает, а просто

      впитывает своими ёмкими карими глазами. А если на минуту замолчишь, то даже осторожно, уже

      без прежней усмешки подбадривает нарочито-невинными вопросами. Впрочем, теперь и само её

      молчание похоже на просьбу