Жизнь волшебника. Александр Гордеев

не свою, а Витькину теперь такую ясную, определённую жизнь. И прежде всего в этой

      Витькиной жизни видит Любу. Только что-то уж чересчур ясно он её видит. Да не просто видит, а

      самой душой откликается на все её черты: чуть смугловатое лицо, длинные, повседневно просто,

      но очень женственно уложенные волосы (наверное, тяжёлые и очень мягкие), плавную седловинку

      на слегка вздёрнутом носике, благодаря которой, если Люба улыбается, то весёлость её

      выражается не только губами, но и этим красивым носиком и ласковыми серыми глазами.

      6

      Вспоминает её глубокий грудной голос, будто греющий саму душу, её ловкие плавные движения.

      Помнит её уши и крохотные серёжки, которые уже не какое-то девчоночье баловство, а добавляют

      ей ещё больше женственности. Вспоминая же лёгкий пушок на её шее, Роман чувствует, что у него

      клинит дыхание. Ему уже не терпится увидеть её снова, чтобы проверить, действительно ли в ней

      всё так прекрасно, как помнится. Но что это с ним? К тем девчонкам на станции его тоже влекло,

      да только как-то грубо и определённо. Здесь же всё иначе. Той тёмной грубой тяги в нём уже нет.

      Всё улеглось, успокоилось. И не нужно гадать отчего – конечно же, от чистого, озаряющего

      излучения Любы.

      Как же он сам-то не сразу разглядел её? А мог бы и вовсе не разглядеть, не выкинь Витька этот

      фокус. А он, дурак, ещё и поддакивать начал. А надо было, не отставая от него, взять да и сказать:

      «А может, лучше за меня выйдешь? Выбирай». И тогда они с Витькой были бы на равных…

      Конечно, можно и сейчас пойти и сделать Любе это предложение, но без Витьки оно уже

      недопустимо. Теперь он от Витьки безнадёжно отстал. У друга уже всё определено, а у него

      продолжается, как и намечалось, дорога в своё село. Каким незначительным кажется ему на какое-

      то мгновение это возвращение.

      Хотя дома его, кажется, ждёт сюрприз. Мать уже несколько раз упоминала в письмах о какой-то

      Свете Овчинниковой. Только вот фантазии о предстоящем знакомстве со Светой, волнующие ещё

      вчера, сейчас кажутся совершенно тусклыми.

      Вечером Роман снова сидит в купе проводников. Скорый поезд останавливается редко, все

      пассажиры уже спят. Отдыхает в купе за стенкой и набегавшаяся за день Наташа, а они с Любой

      пьют чай из стаканов тонкого стекла.

      Люба сегодня уже не та. Романа она слушает как будто больше из приличия. Теперь она словно

      не вся здесь, а если изредка улыбается ему, то какая-то часть улыбки отсылается человеку,

      который уже в её душе. Конечно же, теперь ей хочется как можно больше знать о Витьке. Роман с

      грустью понимает, что теперь он для неё не более, чем источник сведений о другом.

      На столике рядом с заварником лежит тоненькая книжка Брежнева «Целина» с нарисованными

      на обложке комбайном и жёлтыми колосьями пшеницы.

      – Ты что, читаешь это? – спрашивает Роман.

      – У нас перед поездкой лекция была, – поясняет Люба, –