Молодой Бояркин. Александр Гордеев

своя собака, узнавшая

      его даже в военной форме. Бояркина поразило еще и то, что Левка был дряхлым от старости.

      Почти щенком брал его Николай с собой в лес, вместе с ним купался и орал, когда тот сильно

      царапался в воде. Не было все-таки время его службы быстротечным.

      На крыльце скрипнула дверь. Николай оглянулся и увидел Анютку – совсем уже

      взрослую. Она на мгновение замерла, быстро взглянула на чемодан и, метнувшись назад,

      крикнула в избу:

      – Колька приехал!

      Через секунду Бояркин оказался в кругу родных, которые целовали и обнимали его.

      Был полдень, и все сошлись домой на обед. Родители сильно поседели.

      Анютка, закончившая восьмой класс, уже переросла мать. Отец старался казаться

      сдержанным и грубоватым. Ему сразу же захотелось выпить. Но сначала сели пить чай и

      почти не разговаривали, а только смотрели друг на друга.

      – Поедем со мной, – сказал отец после чая, – сначала завернем на ферму – я

      предупрежу, что меня не будет на вечерней дойке, а потом на отару к Михаилу.

      – В Елкино? – вырвалось у Николая.

      – Да нет – Михаил-то ведь тоже сюда перебрался. Барашков пасет. В его отаре наша

      барануха. У нас тут частных овец можно в совхозных отарах держать, только заплатить в

      сельсовете. Не то, что было в Елкино.

      – А как же дядя Миша-то здесь очутился?

      – Да как… Ты же знаешь, какой он резкий. Выступил на собрании против всего

      колхоза, а потом со зла заявление написал.

      Поехали они на "Жигулях", купленных отцом полтора года назад. На ровной полевой

      дороге отец, хвалясь машиной, выжал газ так, что сзади все заволокло пылью. В открытое

      окно порывами врывался упругий ветер. Отец включил радиоприемник – там звучал

      плавный, задумчивый вальс. На душе Николая было и радостно и в то же время грустно – вот

      он и вернулся… Вернулся, называется…

      – Какие тут поля-то, простор, – угадывая его мысли, говорил Бояркин-старший. – Это

      не в Елкино – там да там клочками по склонам…

      Николай его не понимал и не хотел понимать.

      У самой отары машину встретили две большие лохматые собаки и не давали

      высунуться из кабины, пока их не разогнал спрыгнувший с коня Михаил. От солнца и ветра

      его лицо с глубокими морщинами стало черным. Даже на вольном ветерке от него пахло

      овечьей шерстью, конским потом и дымом. Обрадовавшись племяннику, он начал было

      расспрашивать о службе, о корабле – дядю Мишу всегда интересовало все, касающееся

      службы и войны. Он и читал-то лишь военные мемуары, убежденно заявляя, что все

      остальное болтовня. Но разговора не вышло: лающие собаки не давали сказать ни слова.

      Сначала Михаил прикрикивал на них, но потом разозлено, но все-таки и с гордостью за таких

      злых собак сплюнул и перешел к делу.

      – Как же мы теперь твою баранушку найдем, – сказал он брату, кивнув на отару,

      рассыпавшуюся